Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности
Шрифт:
И наконец, вместо образа привлекательного и манящего Запада мы обнаружили рост стихийного патриотизма, своего рода любви к России или тоски по ней, даже обиды, что молодость проходит в стране, «где все не так». В качестве защитной системы формируется по-своему привлекательный образ России – как зеркальное отражение того, что признавалось негативными чертами Запада: информанты описывали западный образ жизни, образование, культурный уровень, личные коммуникации как лишенные самых важных для российского человека качеств душевности, искренности, теплоты и открытости.
Ключевые перемены культурного молодежного пространства
Вместе с изменениями субкультурных ландшафтов городов меняется и общее культурное состояние молодежного пространства. Остановлюсь кратко на особенностях развития музыкальных сцен в этот период, ставший своего рода колыбелью «русского рока».
Существует достаточно обширный корпус как отечественной, так и зарубежной литературы в академическом и популярном формате, посвященный этому периоду развития российского андеграунда [Волков, Гурьев, 2017].
Отмечу некоторые черты этого уникального феномена [23] . Отечественный рок представлял собой относительно автономное явление: музыкально – как особый звуковой и сценический формат – российские группы не были «роком», что помешало им полностью включиться в глобальное
23
Период 1980-х годов – время появления и бурного развития не только групп в жанре популярной музыки («Земляне», «НА-НА», «Кар-мен», «Ласковый май»), но и так называемых рок-групп (ДДТ, «Альянс», «Моральный кодекс», «Парк Горького», «Аквариум», «Наутилус-Помпилиус»). Мировой тренд на условный рок существует до середины 1990-х. Важной приметой развития музыкальных сцен того времени становится сильное влияние рок-сцены на популярную музыку (попсу), которая заимствует все свои ключевые «фишки» из рок-культуры 1980-х.
24
Так, например, Мадонна (ранний стиль like a virgin (1984) – кожа, пирсинг, большие кресты, «химия», более поздний frozen (1998) – готика, нуар, вампиризм), с ее заигрыванием с гендером и эпатажными играми с особыми сексуализированными имиджами, нашла своих последователей, пусть и с опозданием, в лице Натальи Ветлицкой («Но только не говори мне», 1994) или, например, Лады Дэнс («Девочка ночь», 1993) и Ирины Салтыковой («Эти глазки…», 1994). Из-за достаточно низкого уровня материально-технической базы (музыкальная техника, видео- и аудиозапись) и исполнительской культуры музыка и тексты в российском варианте выглядят более попсовыми и простыми, что не мешает сверхпопулярности как исполнителей, так и песен в этом стиле.
В эти годы в городских домах культуры (домах творчества, домах пионеров и проч.) начинают работать дискотеки с барами и мини-кафе. Их аудиториями становится обычная, нормальная городская молодежь. Постепенно набирает обороты отечественный шоу-бизнес, пионерами которого являются первые поп-группы «нового» формата («Ласковый май», «Мираж», «НА-НА», «Руки Вверх!» и др. [25] ). Для них был характерен новый чувственный, эпатажный язык и откровенно сексуализированные имиджи. Аудиториями этих поп-групп, как и везде в мире, становятся подростки и школьники. Ширится движение фанатов, масштабы которого уже тогда были сопоставимы с европейскими и американскими аналогами. Отдельная роль в переформатировании молодежного постсоветского пространства принадлежит развивающимся информационным технологиям и, пусть медленной и далеко не повсеместной, компьютеризации: от первых игровых приставок («Денди» со сменными картриджами) и пейджеров к первым сотовым телефонам. Начинают развиваться игровые провиртуальные культуры, открываются первые интернет-кафе. Яркие субкультуры привлекают к себе внимание медиа и культурных антрепренеров, эпатажные имиджи используются в массовой музыкальной молодежной культуре. Вместе с тем в ситуации стремительного роста спальных городских районов вокруг предприятий и заводов, население которых составляют в основном переселенцы из близлежащих сел и деревень, начинают активизироваться молодежные группировки, объединяющие депривированную, часто криминализированную молодежь, ориентированную на агрессивный контроль своих локальных территорий; для этих сообществ была характерна жесткая патриархальная маскулинность и культ физической силы. Участники группировок на достаточно долгое время становятся «санитарами» городов: они устраивают облавы в местах сбора и тусовок неформалов, психологически и физически борются с субкультурщиками, отстаивая свое право на центральные городские пространства. После скандальной публикации в «Огоньке» статьи «Любера» [26] люберами стали называть молодежные группировки. Как правило, они были локализованы в местах комплексного проживания, отдаленных кварталах растущих провинциальных городов, состоящих из сельских переселенцев, или на пригородных территориях российских столиц и мегаполисов. На определенное время группировки становятся ключевыми героями медийных проектов и моральных паник, появляются первые отечественные исследования этого феномена [Салагаев, 1997; Stephenson, 2001; 2015]. Кроме участников группировок (группировщиков), не менее интересными персонами для исследований и СМИ становятся так называемые гопники. Дискуссии вокруг термина (кого и по каким внешним параметрам, практикам или разделяемым смыслам можно/нужно/не нужно относить к вышеназванной категории), а также критика, касающаяся реальности существования самого феномена, не утихают до сих пор. Исследование [Пилкингтон, Омельченко и др., 2004], которое уже цитировалось в этой статье, позволило подробнее рассмотреть особенности групповых идентичностей гопников. Между ними и неформалами разворачивались не только символические, но и реальные битвы за право на город (центральные улицы, дворовые площадки, клубы и дискотеки), а также за разделяемые группами значимые ценности и смыслы идентичностей. Уже тогда ключевыми точками ценностных напряжений и конфликтов были: отношение к Западу (открытость или закрытость), гендерный режим (патриархат или гендерное равенство), культурные и музыкальные предпочтения (рок или попса и шансон). К началу тысячелетия наши исследования зафиксировали своеобразную победу гопников, которые практически вытеснили неформалов с публичных городских пространств [Омельченко, 2006]. Исследования того времени фиксируют сложные процессы переформатирования и переконфигурации, проникновения и взаимовлияния гопнических и неформальных культурных имиджей, стилей и идей. Появляются гопнические субкультуры – например, бонхеды, гламурные панки и готы, субкультурные имитаторы и буферные культуры. Субкультурные сцены фрагментируются, внутренние подгруппы отказываются от навязываемых поп-культурой имен. Начинается поиск особых, аутентичных идентичностей внутри классических субкультурных сцен: готов, скинхедов, панков, тедов.
25
Группа «Ласковый май» была зарегистрирована как вокально-инструментальный ансабль «Ласковый май» в Министерстве культуры СССР в мае 1896 г. (URL:. Группа «Мираж» была основана также в 1986 г. (URL:. Группа «НА-НА» была создана знаменитым продюсером и рок-музыкантом Бари
26
Статья про бандитствующие молодежные группировки в подмосковном городе Люберцы была опубликована основателем «Коммерсанта» Владимиром Яковлевым в журнале «Огонек». Речь шла об агрессивной молодежной группе, которая специально приезжала в столицу заниматься «чисткой» города в центре Москвы на Старом Арбате. Они избивали «неформалов» и гомосексуалов, нападали на открывающиеся частные ларьки, издевались над бомжами, мигрантами, «кавказцами», выходцами из Средней Азии. Сами себя они называли «санитарами русской столицы».
Культурный остаток первого периода
Противостояние продвинутых и конвенциональных (мейстримных) молодежных формирований существовало и в советское время, однако именно в этот период оно стало публичным, производя множественные социально-культурные и политические эффекты. Рождение и публичное признание субкультурного субъекта непосредственно повлияло на всю политическую молодежную повестку. Молодежные культурные пространства развиваются в контексте резких изменений всех сторон жизни российского общества.
К концу периода практически сформировались ключевые идеи политической молодежной повестки. Дискурсивные линии «работы с молодежью» стали отчасти воспроизводить позднесоветский конструкт «молодежи как социальной проблемы», в контексте которого субкультурная групповая идентичность в очередной раз начинает рассматриваться как девиантная практика, требующая усиленного контроля и регулирования. Конец столетия был отмечен ростом наркотизации в молодежной среде, когда волна передозировок затронула молодежь во многих городах России. В ряде алармистских реакций расширяющаяся вовлеченность молодежи напрямую связывалась с включенностью в субкультурные активности. Исследования, проведенные в тот период НИЦ «Регион», зафиксировали особые формы «нормализации» наркотических практик, когда использование различных веществ становится частью повседневности большинства молодежных групп и компаний. Анализ рисковых форм молодежного потребления развивался в контексте проверки и адаптации теории «нормализации» наркопрактик, как черты, присущей многим формам досуга молодежи и внутрикомпанейской коммуникации. Важность такого рода исследования определялась через преодоление моральных паник, фактически закрывающих возможность конструктивной профилактической работы [Омельченко, 2000б; 2002].
Особую роль в противоречивом развитии молодежных групповых идентичностей и культурных практик сыграл образ Запада (реальный, мифологический, символический). Происходит активное конструирование российского молодежного потребителя в его «привычном» (западном) контексте: замена/вытеснение политико-идеологических противостояний – культурными. Субкультурный капитал превращается в экономико-потребительский ресурс, в товар, продвигаемый и продаваемый наряду с другими.
С одной стороны, усиливается символическая/реальная граница между так называемой продвинутой (неформальной, альтернативной, субкультурной) и нормальной (конвенциональной, крайнее крыло – гопники) молодежью. С другой стороны, между продвинутой и нормальной культурными стратегиями формируются буферные группы, участники которых воспринимают и заимствуют различные культурные элементы и смыслы, переопределяя и комбинируя их.
Вслед за кризисом «классических» субкультурных идеологий субкультурный капитал «перераспределяется» от неформалов к гопникам, что ведет к ослаблению субкультурного присутствия на молодежных сценах. Распространение получают миксовые культурные формы, когда субкультурная фактура (прикид, сленг, телесный перфоманс, культурные симпатии) находит применение как в буферных, так и в мейнстримных группах. Гопники начинают вытеснять неформалов с молодежных сцен за счет использования их культурного капитала. Вместе с этим попса с «гопнической» (обывательской, патриархатно-местечковой) идеологией агрессивно вторгается в субкультурные контексты, что прямо отражается на культурных симпатиях клубных, особенно нестоличных, аудиторий.
К концу периода в российском обществе в целом, а не только в молодежной среде широкое распространение получают ксенофобные и гомофобные настроения, в чем находит отражение растущее неравенство населения как по уровню жизни, социальному статусу, доступу к значимым ресурсам, так и по культурным стратегиям. Определенная победа «гопнической» культурной стратегии была связана с тем, что нормальная молодежь выражала также интересы взрослого большинства, радикально настроенного по отношению к культурным инновациям, стремящегося в ситуации неопределенной направленности социальных трансформаций держаться за «традиционные» ценности. Самоопределение и практики гопников питались не только и не столько популяризацией криминальных образов и ценностей, сколько расширением экономической и культурной обывательской психологии, поддерживаемой продвижением рыночной стихии, «варварской» капитализацией и отсутствием «большой идеи». Вместе с тем субкультурные имиджи (например, скинхедов) привлекают мейнстримную молодежь, среди которой все большее распространение получают националистические, ксенофобские настроения, симпатии к жесткой силе, агрессии и «простым радостям».
Новое тысячелетие и новые поколенческие практики: первое десятилетие XXI в
Ключевых событий, повлиявших на кардинальные изменения российского молодежного ландшафта, в первом десятилетии нового тысячелетия было невероятно много. Переломом/рубежом нулевых (иногда называемых «сытыми») стал финансово-экономический кризис 2008 г., который вместе с переходом в новое тысячелетие и – что особенно важно – трагическими событиями начала века в США (атака 9/11) [27] спровоцировал очередной всплеск интереса к поколенческому подходу [Омельченко, 2011; 2012]. Рожденное в переходе от XX к XXI в. медийное имя «миллениалы» до сих пор остается знаковым для анализа коренных изменений в молодежных практиках, групповых идентичностях и формах социальностей. Имена молодых поколений первой пятилетки XXI в. шли под знаком неизвестности: Х, Y, Z. Затем, вслед за бурным развитием и совершенствованием информационных каналов, молодым поколениям начали присваивать имена знаковых вех массовой коммуникации – Text, MTV, Screen, IT, iPod. Одним из последних, докризисных имен чисто российского происхождения было имя поколение Пу.
27
В академических исследованиях, посвященных социальным и культурным переменам, концепт «поколения» занимает несколько маргинальное положение, что весьма парадоксально, учитывая упорное продуцирование соперничающих поколенческих ярлыков, которые циркулируют в СМИ и повседневном дискурсе для описания опыта разных групп населения, частично совпадающих друг с другом. Так, Эдмундс и Тернер, возвращая концепт в актуальную дискуссию, отметили, что «не классы, а поколения сформировали современное культурное, интеллектуальное и политическое мышление» [Edmunds, Turner, 2002, p. 118]. Обращение к концепту «поколения» для понимания социальных изменений, полагают эти авторы, является существенным, поскольку террористические атаки 9/11 в Нью-Йорке и Вашингтоне приведут к возникновению нового, «сентябрьского поколения», которое бросит вызов культурной гегемонии поколения шестидесятников.