Молодинская битва. Риск
Шрифт:
— Трудно, сынок? Иль свыкся уже? — спросила, глотая слезы, княгиня.
Михаил всхлипнул, и мать, гладя его по голове, принялась утешать:
— Все образуется. Бог даст, вернется в вотчину свою отец твой, возьмет дружину под свою руку, ну, а пока, сынок, не забывай, что ты — князь, ты — старший в роду.
Ничего не ответил сын, продолжая всхлипывать.
Миновала неделя, братья подружились, младший уже без страха встречал старшего, когда тот приходил к нему поиграть в доспехах, с мечом и даже с колчаном стрел и луком — княжичу Михаилу особенно нравился колчан расшитый и стрелы с перьями на конце, и когда подходило
— В удел, князь, спешить нужда. Литовцы малый поход готовят.
Младший князь Воротынский не захотел отдавать брату лук и стрелы, как его ни уговаривали, и Владимир махнул рукой.
— Пусть играет. Оставляю.
Княгине Никифор сообщил о том, что гонец прискакал, двух коней загнав, и что он с княжичем в дорогу спешно отправляется.
Короткие сборы, и вот уже к крыльцу подводят для старшего княжича оседланного коня. Княгиня, спокойная внешне, ласково обняла сына, перекрестила.
— Пресвятая Дева Мария, замолви слово перед сыном своим Иисусом Христом, чтобы простер он над головой моего чада руку свою. — Еще раз перекрестила. — С Богом, князь! Помни, нынче ты — защитник удела нашего. Не оплошай. Блюди совесть свою…
Поклонился княжич матери, братцу, которого тоже вывели на крыльцо и который не выпускал из рук ни лука, ни колчана, вовсе не понимая, что происходит, поклонился и челяди, высыпавшей провожать юного князя, и, опершись на руку Никифора, вспорхнул в седло.
Никифор (двужил он и есть двужил) взял резвый темп, лишь иногда переводил коней на шаг, чтобы передохнули, не обезножили бы, а привалы делал короткие, даже костры не велел разводить. Медовуха с холодным мясом и на обед, и на ужин. Еще умудрялся на этих коротких привалах рассказывать княжичу о предстоящем бое с врагами да о том, какие меры нужно принять для успешного отражения набега литовцев.
В указанный лазутчиками день литовская рать не появилась. Что? Отменили малый поход или не управились к сроку? Неопределенность всегда тревожит. Выбивает из колеи. Никифор, однако, от имени князя Владимира повелел всем оставаться на своих местах, костров не разводить, коней не расседлывать. Даже на ночь. Лишь отпустить подпруги.
Коням ничего, овса набито в торбы, трава вокруг — по самое брюхо, а вот ратникам ночью — зябко. Особенно неуютно на заре, когда седеет от инея трава на полянах и одевается серебристым кружевным узором перелесок на опушках. Тут бы самое время к костерку руки протянуть, увы, не велено. Стало быть, терпи.
Впрочем, ратникам терпение — не в новинку.
День миновал. Утомительно тягучий. Ночь настала, а ворогов все нет. Не шлют никаких вестей и дозоры из казаков-порубежников. Чего бы не разжечь костров? Двужил тем не менее тверд как кремень:
— Не сметь! Не из кисеи, чай!
Подошло серпуховское ополчение. Невеликое. Пожадничал воевода, которого о подмоге просили, не стал трогать полки, которые с весны без дела стояли на Оке, ожидая возможного татарского набега. Но его оправдать вполне
Что ж, и на том спасибо. Их можно поставить во вторую засаду. Поближе к Угре. Если первую сомнут литовцы с ходу, на второй — споткнутся. И время — главное, на что сделал ставку Двужил, — будет выиграно, литовская рать потеряет стремительность, растянется, что даст возможность дружине княжича Воротынского сделать победный удар.
— Если Белев пришлет рать, ею серпуховцев усилим, — высказал свою мысль Никифор Двужил.
Но белёвцев так и не дождались. Те даже к шапочному разбору не успели. Долгожданные дозоры начали возвращаться с сообщениями о пути, которым шла литовская рать, и ее численности. Сообщения те внесли успокоение: тем путем идет враг, где засада. Одно плохо — велика его рать, более той, о какой сообщил лазутчик. И обоз знатный. Стало быть, нет сомнения в успехе.
— Сколько ни придет, а встречать будем, никуда не денемся, — заключил Двужил. — Не прятаться же за стенами городов, не скрестив мечи. В крепость отступить всегда успеем, если уж невмоготу станет. А пока с Божьей помощью бой дадим. Авось отобьем. Не дозволим грабить деревни и села вотчинные.
Авось — это, конечно, к слову. Двужил все предусмотрел. И то, что по лесной дороге растянется литовская рать, поэтому и не сможет навалиться сразу всей мощью, начнет перестраиваться, вот тут в самый раз с боков засыпать стрелами, взять в мечи и копья, а уж после того — с тыла навалиться.
План удался на славу. Передовой отряд (человек пятьдесят) засада пропустила, не выказав себя. Там, дальше, его окружит вторая засада, что близ Угры, и постарается не выпустить никого. Впрочем, если кому и удастся ускакать, все едино толку от этого никакого не будет.
Через короткий срок появились и основные силы. Не очень-то насторожены всадники. Да и то сказать, от передового отряда никакого предупреждения нет. Уверены литовцы, что поход их окажется внезапным для князя-отступника и, быть может, роковым. Если сын Ивана Воротынского попадет им в руки, вынудят они его воротиться под руку Сигизмунда. Вынудят. Чего бы это ни стоило.
Разорвал тишину лесной глухомани залп трех рушниц, кони и всадники первых звеньев повалились на землю, словно умелой рукой косца подсеченные. Болты завжикали каленые, железные доспехи шутя пробивающие. Бой начался.
Литовцы быстро пришли в себя от столь неожиданной встречи и поступили тоже неожиданно: спешившись и прикрывшись щитами со всех сторон, медленно и упрямо пошли на сближение с засадой.
Засадникам ясно, что все они полягут в сече, случись хоть малая заминка с боковыми ударами, ибо засада готовилась против конницы, которой в сыром логу с густым орешником не очень-то сподручно, а вышло вон как. Теперь равные у них условия, только литовцев вчетверо больше, да и ратники они опытные. Рушницы теперь уже стреляли не залпами, а какая быстрей заряжалась. Бьют смертельным боем почти в упор, самострелы болтами отплевываются, а строй литовцев словно не редеет — мигом смыкаются щиты, где случается прореха.