Молодинская битва. Риск
Шрифт:
Истово перекрестился царь и в низком поклоне возблагодарил Господа Бога, что призрел его, не дал восторжествовать жестокосердным.
Это произошло первого октября 7601 года от сотворения мира, 1552 года от Рождества Христова в день памяти святых великомучеников Киприяна и Устины, а если считать по магометанскому календарю, то сей несчастный для правоверных мусульман день — 13 шевваля 959 года.
Мечом и кровью зачиналось Казанское ханство, мечом и кровью оно закончилось…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Встреча с княгиней, а ее Михаил на манер отца называл Ладушкой, да с дочкой-крикуньей, [169] была короткой, как присест воробышка. Ойкнула княгиня, увидев пунцовый рубец через всю
— Жив, слава тебе Пресвятая Богородица, заступница наша перед Спасом, сыном своим. Жив, сокол мой ненаглядный.
Да, чуть было не остался он там, вместе с погибшими за святое дело, когда прорубался к туру. В горячке сечи не заметил, что бармица сбилась, и отсек бы ему половину головы крепыш-татарин, не оглоушь того шестопером, опередив всего на миг сабельный удар, дружинник. Нет, не стремянный Фрол. Тот более о себе заботился. Простой дружинник по прозвищу Селезень. Николка Селезень. Совсем еще молодой и бесшабашно-храбрый.
169
…с дочкой-крикуньей… — дочь Михаила Воротынского Агриппина.
В стремянные определил Михаил Воротынский своего спасителя, заметив при этом, как скис Фрол. Хотя, казалось, что быть тому недовольным, его же не отдалил от себя и не понизил.
— Позади горе-печаль, — гладя по толстой русой косе, успокаивающе говорил князь Михаил. — Теперь вот царь на пир кличет. В парадные одежды облачусь и — в Кремль. Замыслил государь заложить на Красной площади перед Фроловскими воротами храм Покрова Богородицы. Тоже велел быть при торжестве. А через несколько дней в Сергиеву лавру тронемся. Крестить дочь нашу. Вместе с сыном царя [170] нашего Ивана Васильевича.
170
…вместе с сыном царя нашего… — Дмитрий (1552–1553) — старший из троих сыновней Ивана IV от первого брака. Объявлен в 1553 г. наследником престола, в 6 месяцев погиб из-за нелепой случайности.
— Слава Богу, высок твой полет, сокол мой! Дух захватывает, — с гордостью за мужа ответила княгиня. И благословила: — Спеши, коль нужно. Бог даст, не за полночь воротишься. Все одно подожду.
Конечно, не за полночь, но и не засветло. Парадный выезд его несся домой лихо, ибо понимали слуги княжеские, как любо ему поскорей сбросить пышные одежды и обнять княгиню свою. Они любили князя, жили его жизнью, понимали и разделяли его душевное состояние, радовались его радостью, печалились его печалью. Но сегодня места для печали не оставалось. Видели они, как горд князь той любезностью, какой платил государь Иван Васильевич своему ближнему боярину за верную службу.
За столом Михаил Воротынский сидел выше первостатейных бояр, по правую руку двоюродного брата царева Владимира Андреевича. [171] Ласковым словом и золотым рублем памятным одарил Иван Васильевич главного воеводу первым, а после долгого пира позвал князя с собой на беседу, что собирался вести с мастерами Бармой и Постником, [172] кому по совету патриарха Макария поручил царь воздвигнуть храм в честь взятия Казани.
Разговор был долгим. Без загляду в царский рот.
171
Владимир Андреевич (1533–1569) — удельный князь старицкий, двоюродный брат Ивана IV, участник его походов, выступал в оппозиции к нему; казнен.
172
Барма и Постник — русские зодчие XVI в., создатели храма Покрова Богородицы, прозванного храмом Василия Блаженного из-за того, что он возведен на месте, где располагалась могила.
— Ты
— Ишь ты? Не только, выходит, хоромы божьи вы ладить мастера, у вас еще ума — палата. И все же у Кулишек храму стоять, что на спуске к Москве-реке. — И к митрополиту Макарию: — Что скажешь, первосвященный?
— Скажу, ладно будет. Окроплю только то место святой водой, да и — с Богом.
— А еще мы думаем, грешным делом, чтобы храм на мечеть басурманскую походил. Сказывают, есть в Казани соборная кулшерифовская мечеть, вот ей в укор и ставить храм, — высказал свое мнение Барма, детина подстать своему другу-мастеру, только чуток светлей бородой да глазами голубей. — Поглядеть бы на ту мечеть сперва, пока за дело не взялись.
Иван Васильевич задумался. Верный вроде бы совет и будто кощунственный, но не митрополита спросил, а князя Воротынского:
— Что скажешь, князь Михаил?
Воротынскому лестно, что его мнение царь поставил впереди митрополичьего, а совет каменных дел мастера Бармы ему пришелся по душе дерзостью своей. Ему, воеводе, дерзость всегда похвальна. Ответил без запинки:
— Зело разумно.
Сейчас, спеша домой и предвкушая радость предстоящих минут и часов, князь одновременно как бы вновь проходил памятью по сегодняшнему дню, и гордостью полнилось его сердце. Да как же иначе, потомки будут помнить его не только как главного воеводу рати, взявшей Казань, но и как участника закладки храма Покрова Богородицы, в честь славной для России победы.
Да, блаженственное счастье — крылатое. Увы, оно может так же быстро упорхнуть, как и прилететь. Зато помехи счастью тому хотя и подползают таясь и не прытко, зато уж, как силу наберут, отступают ой как не вдруг.
Для Михаила Воротынского время безмятежного отдохновения пронеслось словно миг. Крещена дочь в одной купели с наследником престола Дмитрием, отшумели пиры в честь столь богоугодного дела; подумывать начал князь Михаил, как бы ловчее положить почин просьбе государя, чтобы отпустил он его в свой удел служить службу порубежную, ибо дважды уже слал верный стремянный Никифор Двужил гонцов с известием о неспокойности на рубежах удела. Доставил он и отписку нойона Челимбека, который сообщал, что подружился с калгой [173] и теперь ведомы ему дела и даже намерения хана крымского. В той отписке черным по белому сказано: не смирятся без борьбы ни Таврида, ни османская Турция с покорением русским царем Казани, станут готовить походы один за другим. Погуще и сакм полезет через засечную линию тревожить русские земли и хватать полон.
173
Калга — главнокомандующий крымскими войсками, высший титул Крымского ханства, избирался всегда из членов царствующего дома Гиреев; первый наследник престола.
Хотя и доволен князь Воротынский, что не забыл его верный отцов слуга Челимбек, достигнувший высокого положения в ханстве, но вместе с тем забота о безопасности удела, а значит, и безопасности украин царских гложет душу и сердце.
Мила, конечно же, жизнь в стольном городе, скучней и обременительней станет она в Одоеве, только как без этого? На то и пожаловал государь вотчину на краю, почитай, земли своей, чтобы владелец берег ее как зеницу ока.
И вот в тот вечер, когда князь Воротынский окончательно решил, что завтра попросится в удел, и переписал набело Челимбеково предостережение, убрав, правда, его имя, чтобы, не дай Бог, в Разрядном приказе, куда наверняка передаст тайную отписку нойона царь, не стал бы он известен дьякам, ибо чем черт не шутит, пока Бог спит, а терять такого верного друга Воротынскому не хотелось, тем более подвергать его опасности, — так вот, в тот самый вечер, когда все было подготовлено к предстоящему с государем разговору, прискакал из Кремля гонец.