Молодинская битва. Риск
Шрифт:
— А что взамен?
— Как что? Оделить землей и взять на жалование ватаги тайные казаков на Червленом Яру, по Хопру и Дону.
— Верно. Есть они еще и на Быстрой Сосне, на Тихой Сосне. По Воронежу их сколько!
— Крымец тогда взбесится.
— Эка невидаль. Волков бояться — в лес не ходить. Изготовиться нашей рати следует, обломать татарве бока, вот и смирятся басурмане. Куда им деваться. Кишка тонка.
— Но это уже не нашего порубежного ума дело, а государево.
— А что, украины царевы — не государево дело? Все едино: отечество.
Вот тебе и не чинные сторожи! Не хуже бояр мыслят. Державно. Как созвучна эта перепалка той, какая произошла у него с братом, когда они прикидывали, где предложить царю строить большие города-крепости. Он, Михаил Воротынский, настаивал углубляться как можно дальше в Дикое Поле, подступать под самый Перекоп, князь же Владимир сомневался:
— Ты думаешь, тебе крымцы дадут там крепости ставить? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Литвой тоже, думаю, не понравится.
— Верно. Никому из них города новые — не мед. Сарацины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно быть. Один раз чтобы и — наповал.
— Кулак-то у нас пока растопырен. Он и Тавриде грозит, и Ливонии. Убедить бы самовластца против крымцев все силы собрать.
— Оно бы отлично стало, только чем обернулась настойчивость здравомыслящих, тебе хорошо известно. Но и с теми полками, что на Оку каждогодно выходят, можно бить крымцев. У великого князя Дмитрия не так уж велика была рать против татарской, а сумел он ее побить. Еще как! Вот и расправила с тех пор крылья Россия, поняв, что пришел конец божьей каре, и распростер руку свою над христианами российскими Господь. Или вспомни, сколько у Ивана Великого полков на Угре собралось? Татар против них тьма-тьмущая. Наш с тобой удел много тогда на своих плечах вынес, но все перемогли, побежали крымцы в юрты свои несолоно хлебавши.
— Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще неизвестно, чем бы битва при Угре-реке кончилась…
— Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет изловчиться против крымцев? Да, нелегко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех в конце концов неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть даже больше, но все равно заперты будут татары-разбойники за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, думаю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. Но поставил он все, какие хотел, крепости, заступив ими разбой ничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не исполним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная Земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!
Убедили или нет князя Владимира эти страстные слова, трудно сказать, только больше он не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы города те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев.
— Только так и делать. Рубить города в глубоких лесах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и собирать в две-три недели.
— Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить.
— Монастырям челом ударить. Не останутся в стороне.
Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторяли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересованностью, с той же заботой о безопасности отечества.
День за днем вел Михаил Воротынский беседы с приглашенными в Москву защитниками рубежей отечества, и каждая беседа все более и более вдохновляла его. Он привык в своей вотчине к тому, что, если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела, и потому теперь старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ними. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.
Никто не оспаривал сроков высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высылать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил, предлагавший более частые смены, остался в меньшинстве, и Михаил Воротынский, хотя в Одоеве частые смены стали хорошим стимулом, принял сторону большинства.
Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: они плату вносили в пользу тех, кто лишнее время нес службу. Не в воеводский карман те деньги, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто сверх срока находился на стороже или лазутил в Диком поле.
— По скольку человек высылать в дозоры и станицы, как думаете? — спрашивал многих князь Воротынский и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:
«То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторож-ливую службу».
И еще в одном проявилось твердое единство — считали все, что возмещать убытки, которые случаются при несении службы, а тем более в сечах — коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит, — надо из царской казны.
— Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.
— А если неурочная какая посылка, давали бы воеводы, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына [210] бы по четыре-пять в день.
Самыми важными, как виделось князю Воротынскому, были два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук государевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.
210
Алтын — (от тат. золото) старинная русская монета достоинством в 3 копейки.
— Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям боярским, и казакам.
— Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.
— А кто не пожелает землю брать?
— Пусть с жалованного оклада.
Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не обижал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке своей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воротынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не воеводами первое слово сказано, а казаками.