Молодинская битва. Риск
Шрифт:
«С великими ущербными следствиями для России эта царская жестокость!»
И еще одна мысль билась в сетях неведения: по воле ли сотника, падкого на столь ужасные зрелища, он, князь опальный, был остановлен у Лобного места или по воле самовластца Ивана Васильевича, чтобы внести в душу смятение и напугать перед встречей.
«Слово поперек, и то же самое ждет. Так, что ли?»
Но странное дело, когда князь Михаил Воротынский убедил себя, что Иван Васильевич специально все это устроил, он словно сбросил с себя все волнения и переживания и воспылал желанием сказать государю в глаза все, что о нем думает.
«Пусть
Без робости, полный решимости вести с царем серьезный разговор, вошел Михаил Воротынский в уединенную комнату перед спальным покоем царя. Здесь все было так же, как и прежде, когда приглашал Воротынского сюда государь для тайных бесед, только полавочники заменены на шитый золотыми нитями малиновый бархат. Иван Васильевич уже сидел в своем кресле, весьма напоминающем трон, тоже покрытом малиновым бархатом. Воротынский поклонился царю, коснувшись пальцами пола, и спросил, смело глядя в пронзительные глаза самовластца:
197
Грязной (Грязново) Григорий Васильевич — сын московского дворянина, один из любимцев и «кромешников» (опричников) Ивана IV. В 1568 г. участвовал в нападении на дома знати и похищении жен именитых людей. В 1573 г. взят в плен отрядом крымцев, был выкуплен Грозным в 1577 г. за 2 тысячи рублей.
— Ты хотел видеть меня, государь? Иван Васильевич кивнул:
— Позвал я тебя, раба своего…
— А я думал, для совета позвал, вспомнив, что я твой слуга ближний, — перебил князь.
— Иль не доволен честью такой? Будто не знаешь, сколько при царях ближних слуг было. По пальцам перечтешь. Отец твой деду моему — слуга ближний…
— За что царица Елена лишила его жизни.
— Не дерзи. Перед Богом моя мать в ответе, не перед рабами смертными. И, сделав паузу, спросил жестко: — Может, желаешь последовать за Горбатым-Шуйским?! С братом своим совместно! С сыном малолетним, княжичем Иваном?!
— Воля твоя, государь. Если тебе радетели славы твоей державной не нужны, посылай на плаху. Без унижения пойдем, не посрамим рода своего. Одно скажу: любимцы твои новые бражничать горазды, в воеводских же делах сосунки. А без воевод ты от крымцев и турок не оборонишься, не то чтобы за Литву соперничать.
И замолчал, вполне понимая, что уже шагнул за грань предела, за которым — пропасть. Даже за эти слова вполне можно поплатиться головой. Решил подождать ответа государева, а уж потом, если в цепи заковать повелит, то уж без удержу все выложить, если же только погневается, поосторожней речи вести, хотя и не отступаться от своего.
Молчал и царь Иван Васильевич, опустив голову. Словно совестливые думы вдруг отяготили его.
До предела напрягся Михаил Воротынский, чтобы не показать государю, что с трепетом ожидает его слова. Ни в позе, ни во взгляде не терял он своего княжеского достоинства, и силы душевные давало ему поведение отца и сына Горбатых-Шуйских у плахи и под занесенным топором палача.
Долго, очень долго томилась тишина в небольшой хмурой палате, но вот наконец царь разверз уста.
— Приемлю я, князь Михаил, твою обиду за себя и за брата. То верно, что не по своему же Уложению я поступил, лишив вас родовой вотчины. Признаю и исправлю. Треть удела Воротынского — твоя, треть — князя Владимира, брата твоего, ну а треть, что покойной вашей матери на жизнь определена Уложением, как и следует — в казну. За Одоев жалую тебе Новосиль, а князю Владимиру — доход от Стародуба. Быть тебе еще и наместником Казани.
— Милость великая, государь! — взволнованно благодарил Воротынский, но и тут не сдержался, чтобы не высказать сомнения: — Надолго ли только милость, вот это смущает.
— От вас зависит, — с заметной сердитостью ответил Иван Васильевич. — За прилежную службу я и награждаю знатно.
— Иль мы прежде не прилежничали? За что опала?
— Кто прошлое помянет, тому — глаз вон, — вновь с грустной примирительностью продолжил Иван Васильевич, не ввязываясь в пререкание. — А позвал я тебя, князь Михаил, не только миловать, позвал службу править. Порубежную.
— Мы, государь, — князья порубежные, нам не внове эта служба.
— Верно. Ладно у вас с братом все на украинах. И сторожи, и станицы, и засеки. Молодцы.
— Не мы, государь, семи пядей во лбу. Вотчина наша испокон веку порубежная, даже когда под Литвой была. Дед от прадеда, отец от деда, мы — от отца. К тому же, стремянные у нас, Богом нам данные. Их бы очинить боярами княжескими. По заслуге то стало бы.
— Очиню. Приговором Думы тебе бояр определю, ибо тебе не один Новосиль устраивать, а все мои Украины южные. Не удельная, а державная служба. Думаю, по плечу она тебе.
— Воля твоя, государь. Позволь только малое время прикинуть, что к чему ладить. Как с Казанью было. Разреши с братом вместе размысливать. Повели еще и дьякам Разрядного приказа пособлять нам без волокиты исполнять наши просьбы.
— Хорошо. Торопить не стану, вы сами, как сможете, поспешайте. Не мне вам указывать, сколь важно поспешание.
— Это само собой. И еще прошу дозволения скликать в Москву на выбор воевод стоялых и станичных, казаков, стрельцов да детей боярских бывалых, чтобы с ними вместе судить-рядить. Со всех твоих украин южных.
— Иль своего ума не достает?
— Свой ум — хорошо, а сообща — вдесятеро лучше.
— Что ж, и на то моя воля. А тебе одно повеление: пиши клятвенную грамоту, что не замыслишь переметнуться ни в Литву, ни в Тавриду, ни к султану турскому, ни к князю Владимиру Андреевичу и не станешь искать с ними никаких тайных сношений. Князей-поручителей подписи на клятвенной грамоте чтобы две или три, да еще и святителева непременно. Нарушишь клятву, не ты один в ответе, но и поручители, как и ты сам.
Вот это — оплеушина. Выходит, ни капли не доверяет самовластец, хотя и вручает судьбу южных украин ему, князю, в руки. Так и подмывало бросить резкое в лицо самовластца, но, усилием воли сдавив гордость, ответил почти спокойно:
— Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не запрещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты — мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага, разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.