Молодо-зелено
Шрифт:
Но Николай уже и сам казнил себя за то, что набросился на парня. Нехорошо вышло. Как и тогда — с ружьем…
Он ведь вообще ничего против этого парня не имел. Ему даже нравился этот совсем молодой парень — сын погибшего матроса и, может быть, круглый сирота. Только зря он так засекретился, скрытничает зря. Мог бы сразу сказать, какая у него на руках имеется справка, и какого вызова он ждет, и зачем соблюдает свой легкий вес.
Между прочим, год назад Коля Бабушкин тоже собирался писать письмо в Академию наук, чтобы его там имели в виду, если понадобится человек
Но в ту пору, год назад, коллектив прораба Лютоева только-только начал осваиваться на Порогах, на новом месте. Утепленных палаток еще не было и ночевать приходилось прямо на снегу, у костров, забившись в спальные мешки. Котло-пункт еще не работал, и было туго с питанием. А взрывчатка, которую они применяли для рытья котлованов, нипочем не брала мерзлый грунт.
На Порогах в ту пору было, пожалуй, трудней, чем на Луне. И Коля Бабушкин не стал писать в Академию. Он не хотел, чтобы товарищи посчитали его дезертиром.
— Так ведь вызов может и не скоро прийти, — неуверенно, как будто оправдываясь, сказал Николай Черномору Агееву. — Кто ж его знает, когда этот вызов придет?
— Теперь скоро, — ответил парень тихо, но убежденно. — Пока собаки без возврата летали, я тоже думал — не скоро. А теперь, когда с возвратом, так уж это каждому понятно, что — скоро…
— Верно, — согласился Коля Бабушкин. — Ну, а вдруг там еще имеются неясные вопросы и затруднения? Или, скажем, сейчас расположение планет неблагоприятное? Мало ли что… Вдруг еще полгода ждать придется?
Черномор Агеев отвернулся к окну и как-то весь сник. Весь понурился. Только что лицо у него было решительное. Было крутое лицо. А стало всмятку. Видно, переживает парень.
— Я бы куда-нибудь пошел работать, — помолчав, сказал Черномор Агеев. — Но мне нужно, чтобы работа была временная. А тут везде велят заключать договор на три года. Без договора не хотят принимать: нас, говорят, за это ругают — за текучесть кадров…
Он сидел на кровати, отвернувшись к стене, и руки его, не имея подходящего дела, дергали вверх-вниз застежку вельветовой куртки, застежку-молнию. Сразу видно — переживает парень.
Коле Бабушкину очень жалко стало этого парня, круглого сироту. Он, уж конечно, успел подумать, что если бы этот парень, Черномор Агеев, был знаком с монтажным делом или имел бы какую ни на есть строительную специальность, то Николай, конечно уж, взял бы его в свою бригаду, которой предстоит перестраивать цех на кирпичном заводе. Но этот парень, Черномор Агеев, работал коллектором в поисковой партии, на Шугоре. И в строительном деле ничего не смыслит. Возьмешь такого, а потом нянчись с ним всей бригадой. Обучай на ходу. Делись опытом. Заработком делись…
— Вот что, — сказал Коля Бабушкин. — Завтра подъем в семь утра. Ровно в восемь быть на кирпичном заводе. Записываю тебя в бригаду, которая будет оборудовать керамзитовый цех. На должность монтажника. Спецодеждой обеспечим. Оплата труда — аккордная…
Черномор Агеев оторвал свой взгляд от окна. Лицо его снова сделалось крутым. Брови недоверчиво сдвинулись,
— Это как… постоянная работа или временная?
Вот
— Постоянная или временная? — настойчиво переспросил парень.
— Временная. На три месяца, — сдерживая злость, ответил Коля Бабушкин.
— Ну, тогда записывай… — дал согласие Черномор Агеев,
— Работы, понимаешь, много… Мы сейчас на Олимпийской улице микрорайон строим. Домов двадцать. И самая запарка: монтаж перекрытий. На холоду потеешь.
Лешка Ведмедь откуда-то сбоку заглядывал в зеркало и сторожко ловил взгляд Николая. Он старался по этому взгляду выяснить — есть между ними обида или нет никакой обиды. Осталась или порушилась старая дружба? Из-за того разнесчастного вечера, когда Лешка был здорово пьян, сильно ругался, и Коля Бабушкин ушел среди ночи в гостиницу…
А Лешке Ведмедю очень не хотелось, чтобы порушилась эта старая дружба. Да и Коле Бабушкину вовсе не хотелось эту старую дружбу рушить. Никакой обиды у него не осталось. Если бы осталась обида, то он и не пришел бы сюда, к Ведме-дям. Но он пришел как ни в чем не бывало, как будто ничего такого между ними не случилось.
Он пришел поговорить с Лешкой: не хочет ли Лешка записаться в бригаду, которая будет перестраивать цех на кирпичном заводе. Он ведь знал, что такого монтажника, как Лешка, — поискать. Он бы очень кстати оказался, Лешка, в этой бригаде.
А кроме того, Коля Бабушкин зашел к Ведме-дям переодеться. Он собирался идти на концерт народной артистки, которая приехала из Москвы и нынче будет петь в доме культуры нефтяников. Николай уже достал билеты — три билета: для себя, для Ирины, для Черемныха. И вот он зашел к Ведмедям, чтобы переодеться к вечеру в свой бостоновый черный двубортный, еще ни разу не надеванный костюм, который уже целый год висел в шкафу у Ведмедей,
По дороге к Ведмедям Коля Бабушкин наведался в магазин и купил там все остальное, что полагается, когда носишь парадный костюм. Он купил вьетнамскую рубашку, польский галстук, чехословацкие запонки, китайские штиблеты и немецкие носки.
И вот, явившись к Ведмедям, он надел носки, обул штиблеты, влез в рубашку, вдел запонки и стал перед зеркалом завязывать галстук. Он завязывал галстук мудреным узлом, а Лешка Вед-медь откуда-то сбоку заглядывал в зеркало и сторожко ловил в нем взгляд Николая…
— Работы много, — повторил Лешка. И добавил шутливо: — Из-за этой работы всю пьянку запустил…
Их глаза встретились в зеркале: Лешка Вед-медь увидел в зеркале испытующе-суровые и чуть насмешливые, серые и чуть голубые (как тень на снегу) глаза Коли Бабушкина; а Коля Бабушкин увидел в зеркале слегка раскосые, слегка зеленоватые, слегка плутоватые глаза Лешки Вед-медя.