Молодо-зелено
Шрифт:
Черемных возвращается к столу. Но это уже другой Черемных. Ничуть не похожий на того, который пять минут назад весело скалил зубы, отнимал у Ирины нож, прятал бутылки под стол.
Однако и не скажешь, чтобы он выглядел сейчас опечаленным. Нет, этого не скажешь. Просто движения его медлительны и рассеянны. Крупные кисти рук подрагивают взволнованно, сами по себе бродят по столу, не находя покоя. А в глазах — отрешенность. Как у слепца, чьи глаза не назовешь незрячими: ведь они живут и видят, только не то, что снаружи, а то, что внутри…
Черемных гасит папиросу, виновато улыбается, откупоривает «Саперави».
— Друзья,
Кажется, он совершает ошибку.
Потому что Ирина решительно прикрывает ладонью свой бокал и говорит с нескрываемым вызовом:
— Мы не будем за это пить… У нас нет прошлого.
(А кто это «мы»? У кого «у нас»?)
— Прошлое есть у каждого человека, — пробует ее вразумить Черемных.
— Коля, у тебя есть прошлое? — в упор спрашивает Ирина.
Николай отвечает не сразу.
Ему трудно ответить сразу на этот вопрос. В какой-то мере он согласен с Черемныхом. Прош-лое есть у каждого человека. Пятилетний карапуз говорит: «Когда я был маленьким…»
В школе, для воспитания жизненных навыков, подростка учат писать автобиографию. Он исписывает целую страницу. Где родился, про папу и маму, как он в школу поступил, как его в пионеры приняли, как он стал комсомольцем, как получил третий юношеский разряд по шахматам… Всё большие и важные события.
Но прошли годы. Человек закончил школу. Служил в армии. Снова учился. Работал там-то, а после там-то и еще где-то. Был избран. Был награжден… Он садится писать автобиографию. Получается одна страница.
Воевал. Женился. Народил детей. Было столько радостей в жизни. Было столько в жизни горя. Вот уж тебе и бессрочный паспорт выдали. Вот уж ты и в райсобес узнал дорогу… А все это опять-таки вполне укладывается в одну страницу автобиографии.
Сложная штука — прошлое. То, что сегодня тебе кажется важным, очень важным и самым важным в твоей жизни, завтра, когда оно станет прошлым, может показаться тебе не таким уж значительным.
О любви вообще не пишут в автобиографиях. Дескать, была у меня первая любовь. Полюбил я одну девушку, а она взяла и вышла замуж за приятеля… Пережил как-то. А потом вошла в жизнь другая любовь. Да так, что о первой и вспомнить смешно…
— У него нет прошлого, — торжествующе заявляет Ирина.
И хотя Николай в какой-то мере согласен с Черемныхом (ведь у каждого человека есть прошлое), он не пытается возражать.
— Мы выпьем за будущее, — говорит Ирина и сама наливает в бокалы густое, как сургуч, вино. — За будущее, да?
— Да, — кивает Николай. Ему этот тост нравится. За будущее.
Вопрос, есть ли у них будущее, не возникает.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старое ломать, ставить новое — жаркая работа. Упаришься. Ведь прежде чем монтировать в цехе агрегаты для производства керамзита, нужно было сдвинуть с места старое оборудование, вытряхнуть из цеха все ненужное — на свалку, в металлолом. А ты попробуй — сдвинь, когда оно тут годами стояло, когда оно к фундаментам приросло, приржавело насмерть, когда его приходится отрывать с мясом. Ты попробуй — вытряхни, когда оно тонны весит, это старое и ненужное… Тут поневоле упаришься.
Обычно, вконец упарившись, Коля Бабушкин выбегал из цеха на заводской двор, на холод. У остальных ребят в это время был перекур, они присаживались где попало и курили — короткими и частыми затяжками, как им грудь велит, дышащая коротко и часто, надсадно. А Коля Бабушкин в это время совершал пробежку до склада готовой продукции и обратно. Пока туда-обратно добежишь — и остыл.
По правде говоря, он не только ради моциона бегал каждый день к складу готовой продукции. Он проверял, насколько тверд в своем слове главный инженер завода Василий Кириллович Че-ремных. Ведь Черемных дал слово, что в течение всей этой керамзитовой страды, всей этой заварухи кирпич будет отгружаться на Пороги бесперебойно. И покамест, до сего дня, Коле Бабушкину не в чем было упрекнуть главного инженера. Тот держал свое слово. Кирпич шёл на Пороги. Но ежедневная проверка казалась Николаю не лишним делом. В конце концов у каждого проверяющего человека со временем вырабатывается привычка, складывается убеждение, что не проверь он разок, проворонь однажды — и все пойдет прахом. Да так оно порой и бывает.
Впрочем, Николаю еще и удовольствие доставляло своими глазами видеть машины, уходящие в дальний рейс, на Пороги. Туда,
— Которая сегодня к Лютоеву едет? — спросил он у диспетчера.
— Тридцать семь — девятнадцать, — ответил диспетчер и кивнул на груженый самосвал… — Вот эта.
В кузове самосвала горой лежал кирпич — золотисто-румяный, как только что выпеченный хлеб, знаменитый джегорский кирпич. Жаль, что его вот так — навалом — грузят, возят без контейнеров. Должно быть, не хватает контейнеров.
— Здравствуй, тезка.
Из кабины самосвала выглядывал шофер. Тот самый, который когда-то, месяца полтора назад, вез его в Джегор. Которого тоже Николаем звать. У которого по дороге баллон спустил С которым они вели тогда задушевный разговор. Только лицом он что-то исхудал, землистое такое стало лицо и темно под глазами. Но Коля Бабушкин все равно его сразу узнал.
— Здравствуй, — обрадовался встрече Коля Бабушкин. — Так это ты повезешь кирпич на Пороги?
— Я, — подтвердил шофер.
— Ты там привет передай на Порогах — всем ребятам и прорабу Лютоеву. Скажи — Коля Бабушкин привет передавал…
— Ладно. Передам.
— А с тем вопросом у тебя как, наладилось? — спросил Николай. И, чтобы шофер его правильно понял, чтобы он не обиделся, уточнил: — Я имею в виду квартирный вопрос.
Водитель самосвала отвел глаза, повертел вхолостую баранку. Потом отворил дверцу, вылез из машины и сел на подножку, широко расставив сапоги. Он, как видно, еще не собирался ехать. Возможно, ему еще не успели оформить накладную.
— С тем вопросом еще хуже стало, — сказал он, рассматривая свои сапоги. — Вопрос теперь окончательно заострился…
— Неужели?
— Да вот так… Тогда у меня никаких доказательств не было. Тогда я только интуицией обо всем догадывался — нюхом, значит… А теперь доказательства есть.
— Брось, — не поверил Николай.
— Хоть брось, хоть подними, — глухо сказал шофер и полез в карман за папиросой.
Он сильно изменился за последнее время. Лицом исхудал, глаза и щеки ввалились. Было заметно, что ему страшно неохота обо всем этом рассказывать, даже думать об этом неохота, но он не может не думать и больше не может все это держать при себе, что ему просто необходимо рассказать. А уж если рассказывать, то лучше не постороннему человеку, а близкому и знакомому, вроде этого парня, — вместе ехали.