Молодость Мазепы
Шрифт:
— Ой, знаю, знаю, — шептала порывисто гетманша. — Горю вся и таю в чарах любви… Мне самой без тебя до того будет невыносимо, до того с ним ненавистно, что я… боюсь даже греха… но как же с тобой бежать? Когда и куда?
— Подожди, пока я устроюсь, пока выяснятся дела… скоро это будет, скоро! Притворись пока, принудь себя… Я же с тобой буду видеться… «хвылыны» не упущу… и тогда уже станешь навеки моею… пока полковницей, а потом еще большей владычицей, — и он стал ее целовать торопливо, бешено, не обращая уже внимания на ее протесты…
— Да постой, сумасшедший, дурной, — говорила она, — я еще тебе хотела сообщить серьезную вещь… слушай, сюда могут случайно войти…
Но Самойлович видимо не хотел ее слушать и заглушал ее мольбы бурей
— Ай! — завопила в ужасе Фрося и бросилась, опрокидывая стулья, цепляясь за шкафы, из светлицы.
— Стой! Расшибешься! — погнался за ней вслед Самойлович. — Это тебе показалось… это я дернул стул… дай сюда свечу, — из этой светлицы выхода нет, и если там спрятался какой негодяй, то он живым не выйдет…
— Ой, смерть моя! — послышался стон гетманши уже в третьем покое.
— Да клянусь тебе, успокойся… обопрись мне на руку, а то упадешь! — уговаривал ее Самойлович.
Мазепа воспользовался мгновением и, добравшись ползком до потайной двери, проскользнул в нее, запер на ключ и очутился вскоре на гетманском «дворыщи». Он оглянулся: было совершенно темно; суеты и переполоха не замечалось, не виднелось даже ни одной фигуры вблизи; только в гетманских покоях промелькнул в одном и другом окне мигающей полоской свет и погас… «Выйти ли со двора, или уйти в свой покой и притвориться спящим?» — задал себе быстро вопрос совершенно очумевший Мазепа и, решившись на последнее, пробрался воровски, никем не замеченный, в свою светличку, сбросил торопливо жупан и растянулся на пуховой постели.
Он до того был поражен только что происшедшей перед ним сценой, до того взволнован, что долго лежал, тяжело дыша, не могши привесть в порядок своих растерянных мыслей. Мазепа лежал и чутко прислушивался к внешнему шуму; но кругом было тихо, безмолвно… «Должно быть, осмотрели «пысарный покий», никого не нашли там и успокоились, что шум произведен был самим Самойловичем», — решил Мазепа и сам стал приходить в уравновешенное состояние духа, анализ и логика пришли наконец к нашему другу на помощь и помогли собрать в правильный строй его всполошенные мысли. — «А это я хорошо сделал, — одобрил уже свое поведение Мазепа, — что сдержал себя и не поддался первому побуждению, первый порыв всегда слеп, «необачный», только разум может указать нам наивыгоднейший путь в наших поступках. Ну, что бы путного было, если б я бросился тогда на Самойловича? Не только я не мог тем доказать его гнусности, но, напротив, погубил бы себя, что важнее всего, погубил бы и самое соглашение с Бруховецким… Ведь Самойлович от него посол, оскорбление его есть оскорбление самого гетмана. Какое бы тогда могло быть соглашение? Разве потом, приватным образом вызвать этого смазливого полковника на поединок? Но к чему и за что подставлять свою голову? Что мне эта Фрося? Хороша только и соблазнительна, да черт с ней. Если б и гетман мой выкинул ее из думок, то было б и для него, и для дел великое счастье… Любит только он ее страшно, безумно, — а она? Если гетман будет настойчив в своих ласках, то эта гадюка способна его ужалить смертельно. Нужно будет во что бы то ни стало предупредить гетмана! — решил Мазепа и стал снова прислушиваться; ему показалось, что кто-то прошмыгнул мимо его двери и словно бы зашептал вблизи с кем-то другим…
Мазепа приподнял голову, но шум не повторился, и кругом улеглась снова мертвая тишина.
— Показалось ли мне, или удостоверяются, где я? — подумал Мазепа, — пожалуй, ему самому следовало бы удостовериться… А как я, однако, ошибся в нем! Он метит высоко и хорошо понимает положение теперешних дел, даже планы его остроумны… Да, с ним нужно считаться… даже сблизиться не мешает, — при этом у Мазепы мелькнула мысль, что Самойлович отозвался и о нем весьма ласково и похвально, — сблизиться, конечно, затем, чтобы выведать от него все происки Бруховецкого и угадать планы самого Самойловича… А Дорошенко открыть
В это время раздался слабый стук в дверь; Мазепа вздрогнул и затаил дыхание: неужели Самойлович? Стук повторился и дверь, под чьим-то нажимом, стала отворяться. Мазепа притворился спящим.
LXX
— Пане ротмистр, вы тут? — робко спросил показавшийся в дверях Самойлович, освещенный фонарем из коридора; он казался черным силуэтом на красноватой полосе полуотворенной двери.
Мазепа что-то промычал и свесил до полу руку.
— Спит, — проговорил полковник. — Гей, пане ласкавый! — крикнул он уже смело, шумно войдя в светлицу. — Пора вставать! Мы уже все встревожились даже, не зная, куда делся пан ротмистр!
— Га! — приподнялся с кровати Мазепа и сел, как очумелый, стал протирать себе глаза. — Где я? Кто тут?..
— Дома, дома, — потрепал его ласково по плечу Самойло-вич, — а перед паном тут полковник, которому так полюбился пан ротмистр…
— Ой! Полковник?.. Прости, вельможный пане, что так принимаю, — схватился на ноги Мазепа и протянул ему обе руки, — заснул, как байбак.
— Не мудрено, пане! — обнял его Самойлович. — Поход и дальняя дорога утомят хоть кого… а пан проспал и обед, и подвечорок…
— Да! — зевнул Мазепа. — Однако, что ж мы стоим впотьмах? Гей, свечей сюда и венгерского! — крикнул он кому-то за дверь и прибавил, обратясь к Самойловичу. — Вельможный пан не откажет мне в удовольствии распить с ним жбан венгржыны: полковник такой дорогой у меня гость!
— Рад, рад! — пожал еще раз руку Мазепе Самойлович. — Я весьма счастлив, что судьба меня снова свела с паном, хотелось бы поближе сойтись…
— О, — протянул вкрадчивым голоском Мазепа, прижимая руки к груди, — желания наши встретились, а сердце мое давно уже льнет к пану.
Подали свечи и вино. Мазепа взглянул вскользь на своего гостя и не заметил у него ни в глазах, ни в выражении лица никаких подозрений, а напротив, во всей фигуре его было разлито столько спокойствия и самоуверенности, что и у самого Мазепы сбежала тревога с души. Вскоре, за ковшом доброго вина беседа их приняла совершенно дружеский оттенок, хотя все-таки каждый из собеседников был настороже.
Мазепа болтал и рассказывал разные интересные и смешные эпизоды из своей жизни, подливал постоянно своему собеседнику в ковш вино, сам пил и видимо хмелел, а в хмеле становился все откровеннее и вызывал Самойловича на таковую же откровенность… Он, между прочим, рассказал, как его чуть не замучил Тамара, как спасло его от рук убийцы лишь чудо… Самойлович искренне возмутился этим рассказом, — он не знал до сих пор ничего о претерпенных ротмистром страданиях.
— Да еще представь себе, дорогой пане, — смеялся добродушно Мазепа, — что ездил я к Бруховецкому с самыми дружелюбными предложениями от моего гетмана: он ведь предлагал ему и свою булаву, лишь бы соединил Бруховецкий Украину под одной властью.
— И неужели искренне уступал свою власть Дорошенко?
— Искренне, — махнул развязно рукой Мазепа. — Он ведь химерник… Что вобьет себе в голову, так и себя не пожалеет.
— Да, химерник, — посмотрел пытливо на Мазепу полковник, но у того уже мутились глаза. — И я не знаю, как пан держится химер; с панским умом и эдукацией можно ведь пробить себе дорогу, всякий бы с радостью принял его услуги… и вернее бы обеспечил будущность.