Молодость Мазепы
Шрифт:
Гетманша при первом появлении гетмана так побледнела, что Мазепа подскочил к ней, боясь, чтобы она не упала; но прошло мгновение, и сила воли ее взяла верх.
— Желанный мой «малжонок», Богом данный «коханый»! — вскрикнула пани гетманова и бросилась на шею к несколько оторопевшему, но опьяненному восторгом супругу. — Простите, панове, — обратилась она потом с обворожительной улыбкой ко всем, — радостное волнения меня заставило забыться…
— О, они простят, — успокоил свою дорогую Фросю пан гетман, — счастье семейнрго очага так дорого
Все поклонились с умилением, разделяя мнение пана гетмана.
— Однако, я вижу, — промолвила надорванным голосом гетманша, — что и неожиданная радость подкашивает силы, а потому я прошу «выбачення» и отправляюсь успокоиться в свою светлицу.
Гетман поцеловал ее трогательно в лоб и отпустил с миром. Когда ясновельможная пани, облокотившись на руку Сани, повернулась уже к двери, то в это мгновение вошел в нее стремительно Кочубей. Саня взглянула на него, вздрогнула и вспыхнула радостным заревом до макушки волос.
— Ой, что с тобой? — заметила гетманша, — чуть не уронила меня!
Дорошенко, по уходе жены, подошел торопливо к Самойловичу и, протягивая ему обе руки, промолвил:
— Какому погожему ветру обязан я, что славного пана полковника вижу в своем замке?
— Искреннему желанью моего гетмана, пославшего меня к ясновельможному пану, — ответил почтительно Самойлович, — я уже о своем умалчиваю.
— Спасибо за ласку… Так мой приятель прислал пана с добрыми вестями и «зыченнямы»?
— С «найщыришымы» желаниями.
— О, этого достаточно… Ну, о делах потолкуем мы завтра… а пока я отпускаю пана полковника, нашего дорогого гостя.
— Ну, а ты, мой любый, коханый, — обратился гетман по уходе Самойловича к Мазепе, — что ты мне доброго скажешь?
— Все отвечает твоей светлой, великой «думци», наш гетман, наша надежда! — воскликнул тот с искренним воодушевлением, — все только и думают о соединении и о полном освобождении от всяких вражьих пут своей отчизны, и на тебе все останавливают свои очи с мольбой.
— Спасибо им… Помог бы только Господь, — вздохнул растроганный гетман, — за них и за нашу «неньку» я голову отдам с радостью… и верь мне, мой друже, что ничего о себе самом я не «дбаю»… не хлопочу…
— Нет, гетмане, — возразил Мазепа, — о себе обязан ты «дбаты», так как в тебе одном спасение отчизны…
— Так ли еще, Иване? — провел Дорошенко по лбу рукой и потом, словно вспомнив что-то, добавил: — Да, забыл, ведь я тебя за твои услуги назначил генеральным писарем.
— Генеральным? — воскликнул Мазепа, — у него захватило дух от восторга. — Такая милость… такая щедрота! Чем смогу отблагодарить? Сердце мое и жизнь давно уже отданы тебе, ясновельможный, и отчизне…
— Верю, мой друже! — обнял его гетман и поспешно направился в аппартаменты своей супруги.
Не чувствуя земли под собой, вышел из светлицы Мазепа, не зная даже, куда бы отправиться со своей радостью? Сердце
— А я еще мог усомниться в нем, моем гетмане? — воскликнул с упреком Мазепа и, направившись к конюшне, велел седлать своего румака.
В сумерки уже возвращался Мазепа и, встретив у Тясмина знакомого гайдука, передал ему коня, а сам отправился через старый гетманский сад к замку Могучие дубы, ветвистые осокори и стройные тополи стояли теперь обнаженные, сквозь сетку переплетшихся ветвей сквозило теперь синее, морозное небо. Воздух был неподвижен, и в саду стояла чуткая тишина.
Мазепа шел тихо, погруженный в сладостное мечтание, как вдруг ему почудился за густым орешником говор, особенного значения он ему не придал, — мало ли кто мог гулять в такой тихий вечер, — да и сворачивать в сторону ему тоже не приходилось. — Своих садов наши предки не перекрещивали прямолинейными аллеями, а прокладывали по ним одну, две дорожки, от которых уже прихотливо змеились во все стороны протоптанные стежечки, — поэтому Мазепа не зная хорошо сада, мог зайти по ним Бог весть куда.
Когда Мазепа подошел ближе к орешнику, то голоса показались ему знакомыми, особенно мужской…
— Да это Кочубей, никто, как он, — решил Мазепа и остановился послушать, с кем это молодой подписок так горячо разговаривает? Было так близко, что каждое, даже тихо произнесенное слово доносилось отчетливо.
— Радость моя, горличка моя! — говорил взволнованно Кочубей. — Стосковался по тебе… люблю… кохаю, как только может кохать это сердце, а оно знает, что без тебя, моей рыбоныси, ему не жить и не биться. Так реши же, что мне с ним делать? Будь мне подружкой верной, дай мне тихое счастье!
Женский голос ответил так тихо, что Мазепа не мог расслышать слов, но смысл ответа он ясно понял, так как вслед за ним донеслись звуки бурных поцелуев.
Мазепа двинулся поскорее вперед, чтобы проскользнуть незаметно и не всполошить влюбленных, но, как на грех, дорожка повернула влево, и он почти наткнулся на занемевшую в пламенных объятиях пару.
— Ой! — вскрикнула женская фигура, заметив постороннего свидетеля.
— Кто тут? — оглянулся тревожно и Кочубей. — А, Иван Мазепа?
— Я… Случайно совсем, возвращаюсь от Тясмина в замок, — словно извинялся Мазепа, чувствуя свое неловкое положение.
— Успокойся, Саня: это мой друг. — оправился от смущения и Кочубей, — да и чего нам от людей крыться, когда наше дело чистое и святое, когда мы перед этим небом поклялись в вечной любви до смерти! Слушай, друже, мы полюбили друг друга и поклялись перед Богом соединить наши две доли в одну… Так вот я тебя прошу, друже мой, быть моим «старшым боярыном».
Мазепа хотел было посмеяться над Кочубеем и напомнить ему его филиппики против всех женщин на свете, но рассудил, что шуткой своей он может нарушить торжественность этой минуты, а потому произнес только с чувством: