Молодость Мазепы
Шрифт:
Дикий стон вырвался из груди Мазепы. Не давая себе отчета в том, что он делает, он соскочил с коня и бросился на пепелище, как будто мог разыскать там еще какое-нибудь утешение, какой-нибудь проблеск надежды. Остап молча последовал за ним.
Все было мертво в этом страшном сожженном дворе. Не успели Остап и Мазепа сделать еще несколько шагов, как им пришлось наткнуться на еще более ужасную картину: в разных местах двора валялись останки человеческих скелетов. Очевидно, дикие звери довершили здесь то, что было сделано какими-то злодейскими руками.
Словно окаменевший,
Остап не мог бы сказать, сколько времени стояли они так — его также потрясла до глубины души эта картина; еще так недавно был он здесь, так недавно провел он здесь сколько тихих, счастливых часов в тесном и дружном кружке дорогих его сердцу людей, и вот теперь перед ним только груда холодного пепла и разметанные части побелевших скелетов.
Долго стояли они неподвижно, безмолвно, как вдруг до слуха их донесся какой-то слабый звук, не то визг, не то стон, и вслед за ним из-под обгоревших развалин выползло какое-то тощее косматое существо; оно с радостным визгом поползло к ним навстречу и, доползши до ног Мазепы, с усилием подняло голову и лизнуло его руку. Это прикосновение заставило вздрогнуть Мазепу, он взглянул вниз и увидел прижавшуюся к его ногам собаку.
Это был Кудлай, задние ноги его были перебиты, он был так тощ, что казался совсем маленькой собачонкой. Животное смотрело на Мазепу ласковыми, разумными глазами и жалобно выло. При виде этого пса, которого так любила Галина, единственного живого существа, оставшегося здесь, Мазепа потерял всякое самообладание, разрывающий душу стон вырвался из его груди и, не произнеся ни слова, он грохнулся на землю…
Между тем, Кочубея, долетевшего за несколько дней в Чигирин, застали там самые нерадостные вести. Дорошенко от горя действительно был близок к потере рассудка… Кочубей едва узнал его. Выслушав Кочубея, гетман произнес отрывисто:
— Передай Многогрешному мой приказ немедленно ударить на Ромодановского; я прибуду к войску, прибуду, только не сейчас.
Когда же Кочубей заикнулся о том, что если гетман не прибудет сейчас к войску, то могут выбрать гетманом другого, Дорошенко ответил мрачно:
— Я силой булавы не брал, — когда не хотят, пусть выбирают лучшего.
Кочубей решительно не знал, что ему делать? Одно только утешало его — это радостная встреча Сани. Когда первые порывы радости утихли, и Саня, усадивши его за стол, принялась угощать его всем, что только имелось в ее маленьком хозяйстве, Кочубей обратился к ней с расспросами.
— Ну, расскажи же мне, голубка, что было здесь, когда гетман к вам прилетел в Чигирин?
— О, Господи, страшно и вспомнить! — всплеснула руками Саня. — Самойловича гетман уже не застал, тот уехал незадолго до его приезда, одна гетманша была, она ни в чем и не отпиралась. Ну, как бросился к ней в покои гетман, что уже там было у них, не знаю, только выскочил он, как безумный, и сейчас трясусь
— В монастырь?
— Да, в Киев, там ее заперли в келье, вскорости постригут навсегда… А как гетман заслал ее туда, да сам в Чигирине остался, так мы уже все думали, что он решился ума: тут гонец за гонцом от вашего войска летят, а гетман как будто и понимать слова людские перестал.
— Эх! — вздохнул Кочубей, — уж именно нечистый прислал ему этот «лыст»! Когда бы не он, на другой бы день все уже покончено было, а теперь так все «скрутылось», что, если гетман дня за два не приедет к войску — погибнет все!
И Кочубей начал рассказывать Сане о том опасном положении, в котором находилось в эту минуту казацкое войско. Но вот у дверей их светлицы раздались поспешные шаги, вслед за тем двери распахнулись, и на пороге показалась Марианна.
При виде этой незнакомой девушки в латах и в блестящем шлеме, Саня невольно поднялась с места, да так и замерла от изумления. Кочубей также поднялся и с тревогой остановил свой взор на Марианне, лицо ее не предвещало ничего хорошего. Марианна была бледна, вокруг губ ее лежала глубокая складка, глаза мрачно глядели из-под нахмуренных бровей.
— Где Мазепа? — произнесла она отрывистым, глухим тоном.
Кочубей слегка смутился.
— Он, панно полковникова, заехал по дороге в степь, там на хутор его нареченной татаре наскакали, — и Кочубей передал Марианне о той тревоге и страданиях, которые охватили Мазепу при известии о набеге татар; но Марианну рассказ о страданиях Мазепы тронул мало.
— Ха! — перебила она с презрительной улыбкой Кочубея, — пан генеральный писарь поспешил на хутор к нареченной, как гетман в Чигирин к «малжонке», а войску оттого большой «прыбуток»! — Марианна разразилась злобным смехом и вдруг, оборвавши круто свой иронический тон, прибавила сурово:
— Где гетман?
— Он, панна, здесь, да душа его витает где-то не с нами.
— Где бы она ни была, мои слова вызовут ее! — произнесла твердо Марианна, и при этом лицо ее приняло такое мрачное выражение, что Кочубей воскликнул невольно:
— Плохие вести?!
— Худших не будет.
— Пойдем, панно, — произнес встревоженно Кочубей, — пойдем, мы заставим его выслушать нас.
Когда Кочубей ввел Марианну к гетману, она едва узнала его. В высоком кресле сидел худой, осунувшийся старик, его запавшие глаза глядели мрачно и сурово, в темных волосах блестели серебряные нити.
— Ясновельможный гетмане, — обратилась к нему громко Марианна, — плохие вести!
Дорошенко как будто очнутся при этих словах.
— Что? — произнес он, подымая голову: — Разбито войско?
— С Москвою заключили мир.
— Мир? Мир? Но кто же смел?
— Многогрешный.
— Без моей згоды?
— Вся старшина избрала его гетманом.
Как безумный, вскочил Дорошенко с места.
— Его гетманом? Не может быть! Ты шутишь? Ты смеешься? Но я за «жарт» такой не поблагодарю. Порыв Дорошенко не испугал Марианну.