Молодость с нами
Шрифт:
ведь?
Ратников утвердительно кивнул. Светлые его волосы упали на лоб. Он не заметил этого.
— Вы мыслите научно, не сомневайтесь в этом, — продолжал Павел Петрович. — Не давайте сбить себя
с правильных позиций. Итак, я жду вашего доклада.
Ратников почти бегом покинул кабинет. Павел Петрович улыбнулся ему вслед. Молодой энтузиаст
положительно нравился Павлу Петровичу. Пожалуй, Самаркиной не придется занять его место.
Г Л А В А Ч Е Т В Е Р Т
1
Утро было ясное и тихое. По Ладе, заполнив ее всю от берега до берега, медленно, с тугим скрипом шел с
верховьев лед. Под откосом набережной, полого облицованной гранитными плитами, возле самой воды, где
лежала дорожка песку и камней, собралась целая ватага мальчишек. Какие-то очень серьезные дела заботили
ребят; сумки и портфели их были так небрежно брошены грудой в песок, зимние истрепанные шапки так лихо
сдвинуты к затылкам, а лица отражали такое бремя суровых раздумий, что Макаров посчитал нужным
окликнуть:
— Эй, вы, там! Орлы! Что затеяли?
Мальчишки молча оглянулись на дядьку в черном пальто с барашковым воротником, к которому не
совсем ладно шла широкополая светлая шляпа, нехотя разобрали свои портфелишки и побрели вдоль берега.
Макаров остановился и смотрел вслед озабоченной ватажке. Он вспоминал себя, вот такого же
курносого, веснушчатого, с отраставшими к апрелю нечесанными вихрами.
Давно это было, давно… Не мчались в ту пору вместительные автобусы по набережной, не пролетали
легкие “победы”, не смотрели в Ладу окна шестиэтажных зданий с балконами, — изредка по булыжникам
катились гремучие тряские повозки, тощие кони вялой рысцой бежали мимо кирпичных и деревянных халуп,
черных от едкой заводской копоти, которую не могли смыть ни осенние ливни, ни талые вешние снега, хотя
заводы над Ладой, породившие эту копоть, не дымили уже с зимы тысяча девятьсот восемнадцатого. Заводы
второй, а может быть и третий, год стояли холодные, полумертвые; сколько хочешь шатайся по цехам, по
дворам — никто не остановит: набивай карманы гайками, болтами, кусками меди, шариками от подшипников
— никто не отнимет.
Жизнь не умирала только в тех цехах, на тех участках, где ремонтировали пушки против Деникина и
Юденича и паровозы, где из броневой стали склепывали артиллерийские пулеметные площадки для летучих
железнодорожных отрядов, где изготавливали санитарные двуколки и на расшатанных станках точили корпуса
трехдюймовых снарядов.
Мальчишкам было раздолье в ту пору. Отцы ими не занимались. Отцы или ушли на фронт, или
пропадали на митингах, в комитетах, в ячейках, на субботниках. Матери копали грядки на
заводов и тоже ходили на какие-то собрания.
Вспоминая отца, на щеке у которого багрово лежал шрам от сабли австрийского драгуна, мать в красном
платочке делегатки женотдела, себя и своих тогдашних друзей, Макаров долго следил рассеянным взглядом за
мальчишками, которые все еще брели вдоль берега; они размахивали сумками — значит, спорили меж собой. А
может быть, ругали его, дядьку в черном пальто и светлой шляпе, который ни с того ни с сего вмешался в их
дела.
Неспроста пришло на память далекое, мальчишеское: и день такой же голубой, апрельский, и ледоход, и
драные школьные шапки на затылках. Ясно помнилось, как стояли тут же вот, у воды, впятером и размышляли:
то ли на лед бросить стащенную на заводе пироксилиновую шашку, то ли в берег врыть, то ли подложить под
днище баржи, вылезшей на камни?
Иные, конечно, нынче времена. И мальчишки иные…
Макаров сказал себе об этом удовлетворенно; но вместе с чувством удовлетворения, оттого что
мальчишки стали иные, в сердце вползло совершенно неожиданное, незваное, неуместное чувство, до
странности похожее на сожаление. “Да, — думал он, — да, те пятеро мальчишек грохнули тут весной тысяча
девятьсот двадцатого года пироксилиновой шашкой, развалили на дрова прогнившую старую баржу, и может
быть, их тогда надо было драть нещадно…” Но драть-то драть, а вот ведь один из них сегодня известный
инженер-сталевар, руководит научным институтом, второй где-то на Дальнем Востоке возглавляет крупнейшее
строительство, третий — учитель, четвертый геройски погиб под Варшавой, командуя авиационным полком,
пятый — он сам, Федор Иванович Макаров, секретарь районного комитета партии, идет сейчас по свежему
утреннему воздуху к себе в райком начинать новый день трудовой жизни.
Он не облекал эту мысль в определенные слова и не слишком отчетливо признавался в ней даже самому
себе, — мысль возникла помимо его воли и, весьма туманно, в форме вопроса, выражала примерно следующее:
так ли уж хорошо, когда у нынешних мальчишек, если послушать заведующего районным отделом народного
образования, и всех забот-то стало, что заботы о четверках и пятерках?
Макаров не ответил на этот вопрос. Он шагал дальше по сухому весеннему асфальту, навстречу
восточному неласковому ветерку, под ударами которого дым из заводских труб выбрасывало быстрыми тугими
клубами.
По этой дороге ходили его дед и отец. Это была дорога Макаровых. Она вела к заводу, который вставал