Молодость с нами
Шрифт:
спиной крест-накрест.
Макаров провел ее под руку в кабинет, усадил в кресло. Она молча смотрела на него глазами цвета
поблекшего неба; ее белые сухие веки часто мигали, руки, положенные на колени, мелко тряслись.
— Что ты, бабушка, хочешь? — спросил Макаров, придвинув стул почти вплотную к ее креслу. —
Пожаловаться на кого пришла или помощь нужна?
— Помощь, сынок, помощь. — Бабка кивнула головой. — Вот внук у меня, слышь-ка, непутевый стал.
Должно
— Ну вот, — продолжала она, — непутевый, говорю. Доченька моя, его мать-то, Нюра, того, глупая, не
понимает, что так не гоже парня бросать, живи как знаешь. Отец, зять-то мой, и того глупее рассуждает: меня,
говорит, никто за ручку в пенсионы не водил, а вот, вишь-ка, кто я? Я самый, говорит, знаменитый маляр во
всем городе.
Макаров умел быть хорошим слушателем, он во-время, где надо, поддакивал, выражал удивление или
посмеивался, — ему любили рассказывать.
— Что ж, — продолжала бабка, немножко отдохнув, — от таких родителей доброго не дождешься.
Женился парень в девятнадцать лет, да ладно бы женился, я сама, милый, в шестнадцать лет замуж выскочила,
— не то беда, а другая: что женился-то плохо. Плохо, говорю. Науку нигде не кончил, с половины десятого
класса ушел, чернорабочим, слышь-ка, молодой парень работает, и вот пьет, пьет, глядеть — душе больно.
Говорю отцу его: Вася; говорю матери, дочке своей: Нюра, да что вы, господи боже мой, куда смотрите, дите
ведь родное? А что мы, говорят, сапогом по морде его учить будем, что ли? Отреклись. А я, сынок, не могу так
от родной крови отрекаться. Хожу вот, хожу по людям, правды-подсобки ищу.
— Где же ты была, бабушка, у кого? — спросил Макаров.
— К батюшке в церкву ходила, обещал помолиться. Давно это было, еще по осени. Ну и еще тут ходила,
к мадаме одной. Хвалили больно, помогает, слышь-ка.
— Что за мадама такая?
— Вам, знаю, молодым, смешно, вы неверующие… — Бабка помолчала, пожевала ввалившимися
губами. — На Новой улице живет, в доме таком красном, возле самой дворницкой. Ученая мадама. Обману у
нее, говорят, нету. Травки разные, коренья, родниковая вода.
— Колдунья, что ли? — Макаров слушал с еще большим вниманием.
— Чего ж ты так: бух-трах — колдунья! Колдунья — одно, а ворожея — другое, сынок. К ней народу
тыщи ходят. Кто от чего. У одного болезнь — доктора не могут вылечить. Они, доктора-то, грубые стали,
шумливые. Пошла раз в полуклинику, все на меня кричат: давай-давай, бабка, скореича, не копайся, чего тебе
надобно, где болит, говори, некогда с тобой, вишь-ка, очередь. И эта, что записывает,
— и все только и торопят: давай, давай. А я, милый, не на лошадиные бега пришла. Мне с доктором по душам
поговорить, совета спросить, слово услышать такое, от которого и болезнь вроде потише станет.
— Это я запишу, бабушка, — сказал Макаров, раскрывая блокнот на столе. — Об этом мы тут поговорим,
как улучшить медицинское обслуживание. Нам, знаешь, партия и правительство все время наказывают:
заботьтесь о людях, люди у нас самое дорогое, самое главное.
— Вот не выполняете! — Бабка устремила свой сухой палец прямо в лицо Макарову. — Влетит вам от
партии-правительства.
— Придется ответ держать, — засмеялся Макаров. — Ну дальше-то что? К ворожее, значит, пошла…
— Пошла. Та сразу смикитила: женщина, говорит, в этом деле замешана. Ну, как в воду, поверишь ли,
глядела! Верно, женщина. А как, скажу тебе, было-то оно. Так оно было. В квартире, где мы живем, народу
много, жильцов пять семейств. И живет там у нас смазливая такая бабеночка-девчоночка Маруся, пивом-водами
торгует, богатая, самостоятельная. Ленька наш, это внучок-то, гулял было с ней маленько. Она к нему, вишь-ка,
в полное расположение пришла, увидит его и тает, что сахар. Ну думали, поженятся, хотя, конечно, и старше
она Леньки на три года. И что ты, сынок, скажешь?.. — Бабка откинулась в кресле, выпрямилась, посмотрела на
Макарова строгим взором. — Женился, подлец, на другой девке! — Тут она стукнула кулаком по своему колену.
Видимо, не рассчитала, ушибла его, потому что повторила: “Да, на другой” — уже совсем иным голосом,
прежним своим, немощным и старушечьим.
У нее опять пересохло в горле, снова она отпила водички из стакана.
— Вот встретила, слышь-ка, Маруся-то-красавица его после свадьбы в кухне, возле умывальника, и
говорит: “Поздравляю вас, Леонид Васильевич, со вступлением в законный брак. Только, раз обманули вы мое
любящее сердце, не будет вам счастья в жизни”. И пошло, сынок, с того часа все кверху дном. Запил парень,
пьет год, пьет второй… Пропащий человек получается. Положила дурной глаз на него Маруся.
— Ну, а ворожея-то, ворожея что? Помогла?
— Коли помогла бы, что ж мне ваши тут пороги обивать? К тебе, к последнему пришла. Куда и идти
дальше, не знаю.
— Хорошо, бабушка, попробуем что-нибудь сделать. Хотя дело трудное, очень трудное.
— Сама, милый, знаю: трудное. Как не трудное!
— Ну рассказывай, а я запишу: где твой внучек работает, где живете. В комсомоле-то он состоит? Не