Молодость с нами
Шрифт:
Автомобиль? Дача?
Оля вскрикнула, потому что обожгла утюгом палец.
— Что там такое? — послышался голос Павла Петровича из ванной.
— Утюг очень горячий, — ответила Оля.
— Горячий? А у нас на заводе есть парень, тот, знаешь, что умудряется делать? Он, когда из электропечи
удаляют шлак, берет и ладонью голой руки перешибает струйку шлака. А в ней больше полутора тысяч
градусов.
— Да что ты, папочка! Полторы тысячи градусов!
— Он еще уверяет, что когда-нибудь
А в ней жару еще больше, чем в шлаке.
Павел Петрович был в хорошем настроении. Ему было приятно, что дома теперь все по-другому. Видимо,
из-за Вари Стрельцовой. Она внесла в дом утраченные было уют, тепло и дух жилья. Она, с ее ровным
характером, умела смягчить и утешить и Олины вспышки и его раздражительность. И к тому же, как Павел
Петрович и надеялся, давая Оле свое согласие на переезд Вари к ним, она стала для него связующим звеном с
заводом, каждый вечер рассказывала ему заводские новости.
Павел Петрович последний раз провел бритвой по подбородку и принялся мыть лицо и шею. В дверь
ванной постучали, и Варин голос сказал:
— Вас спрашивают из гаража, Павел Петрович. Что ответить?
— Что? Пусть позвонит через часик. Хотя нет, постойте! Пусть прямо приезжает сюда.
Выйдя через несколько минут с полотенцем в руках, он сказал:
— Как ваше настроение, девицы-красавицы? Нет желания прокатиться по городу?
— А в связи с чем? — спросила Оля.
— В связи с тем, что министерство презентовало мне автомобиль новой марки. Мы с шофером решили
сегодня начать обкатку и так сочетать полезное с приятным.
— Ой, как хорошо! — почти одновременно воскликнули Оля и Варя. Было в их радости нечто такое от
далекого, детского, что Павел Петрович забыл о их возрасте, он видел перед собой двух девочек, которые еще
могут играть в классы, прыгать через веревочку, петь девчоночью песенку “Шли, шли, шли, пирожок нашли” и
радоваться тому, что их хотят покатать на автомобиле.
3
Все были уже одеты, когда позвонил телефон.
— Папочка, — сказала Оля, — давай не ответим? А то собьют тебя с толку и пропало наше гулянье.
Сегодня же воскресенье. Пусть тебе дадут отдохнуть спокойно.
— Что ты, что ты! — ответил Павел Петрович. — Раз мы дома, значит нечего притворяться, что нас нет.
Кто тебя учил таким фокусам?
Оля тем временем вбежала в кабинет и схватила телефонную трубку.
— Алло! — сказала она. — Павла Петровича? Его нет дома. — Павел Петрович кинулся к ней,
попытался отнять трубку, но Оля успела проговорить: — Неизвестно, когда. Поздно, наверно, — и прижала
рычаг аппарата пальцем.
— Ты распускаешься! — воскликнул Павел Петрович. —
ответственный дежурный из института, может быть, из горкома, обкома, из министерства, наконец. Мало ли что
могло случиться.
— Нигде ничего не случилось, — ответила Оля зло. — Это некая Серафима Антоновна… Симочка.
Наверно, опять созывает великосветскую вечеринку.
— Ольга! — прикрикнул Павел Петрович, пораженный ее непривычной грубостью. — Получится так,
что мы никуда не поедем.
Варя сказала:
— Павел Петрович, не сердитесь, пожалуйста. Оля, как тебе не стыдно?
— Ты ничего не знаешь! — огрызнулась Оля.
– Ты не знаешь, какая это двуличная женщина.
— Ты же с ней почти не знакома, — снова воскликнул Павел Петрович. — Виделась, может быть, три
или четыре раза…
— И вполне достаточно!
С тех пор как Павел Петрович вернулся домой лишь под утро, Оля, которой Серафима Антоновна прежде
очень нравилась, круто изменила свое мнение о ней. Молодости свойственны такие повороты, молодость
требовательна, категорична, она чаще ошибается, но в своей категорической прямоте — будем справедливы —
она, как ни странно, не так уж и редко оказывается прозорливей, чем возраст, о котором принято говорить:
зрелый. Слишком много наносного тащит на себе этот зрелый возраст, неисчислимы условности и побочные
соображения, которые сопровождают каждый его шаг, слишком прочен плен привычных представлений,
которые складываются годами.
Оля еще не успела обрасти условностями так, чтобы они, подобно ракушкам на днище корабля,
затрудняли бы ее плавание в жизнь, у нее еще не было того привычного в суждениях о людях, что, как жироскоп
на корабле, само собой стремится выравнивать отношения и сглаживать углы на всех, какие только могут быть,
внезапных, резких и неожиданных кренах и поворотах. В одно утро, в один час Серафима Антоновна из
красивой носительницы различных добродетелей превратилась для нее в безобразное средоточие всех и
всяческих зол.
Павел Петрович смотрел на свою вдруг разволновавшуюся дочку и с удивлением думал о том, что,
вместо того чтобы как следует отчитать эту злюку, он любуется ею. Он вспоминал Елену. У Елены тоже бывало
именно так: какой-нибудь вчерашний кумир-профессор назавтра оказывался рутинером, старой перечницей,
зажимщиком нового. А проходило время — старая перечница вновь превращалась в небожителя. Елена судила о
людях по их отношению к ее работе, она увлекалась своей биологией, своей деятельностью в институте и
требовала такого же увлечения от всех. Чуть что иначе — человек уже и плох. Как Павел Петрович ни воевал с