Молодой Алданов
Шрифт:
Глава I: Счастливые годы (1886-1914)
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина [1] , с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов [2] . Отметим как печальное совпадение, что эта статья увидела свет через десять месяцев после смерти писателя, в декабре 1957 года. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы [3] , в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя [4] .
1
Гершун-Колин (Guershoon Colin) Андрей Иванович (1892-1957), литератор, философ, участник Белого движения, в эмиграции жил в Англии, один из организаторов «Центра писателей-беженцев» при английском ПЕН-клубе.
2
Guershoon Colin Andrew. Mark Aldanov: An Appreciation and a Memory // The Slavonic and East European Review. 1957 (Dec). Vol. 36. No. 86. Рр. 37 - 57.
3
Партис
– Bern: Peter Lang, 1995; Ли Николас. Марк Александрович Алданов: жизнь и творчество // Russian Literature and History. Jerusalem. 1989, цитируется по URL:age.info/mark-aleksandrovich-aldanov-zhizn-i-tvorchestvo/0
4
Алданов М. Собрание соч. в 6 тт.
– М.: Правда, 1991 (I); Сочинения в 6-ти книгах.
– М.: Новости, 1994. (II); Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 1.
– М.: Терра-Кн. клуб, 2007 (III) ; Чернышев А. А. Материк по имени «Марк Алданов» / Открывая новые горизонты.
– М.: Паблит, 2017. Сс. 202-357.
Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания. Но в каких условиях, в какой обстановке - семейной и общественно-политической - это происходило? На фоне какого природного и урбанистического ландшафта - фактор исключительно важный для формирования личности русского человека ХІХ столетия - проходило его возмужание? В каком «культурном бульоне» варился этот человек в годы молодости? Все эти вопросы до сих пор остаются без ответа. И это при том, что Алданов навсегда покинул родину в 1919 году уже зрелым человеком 33-х лет отроду, из коих он четыре года тоже провел за границей.
Итак, дореволюционная составляющая биографии Алданова до сих пор окутана дымкой неизвестности, хотя в целом его образ как русского писателя-эмигранта «первой волны» достаточно прояснен.
Имеются, несомненно, и объективные факторы, сильно осложняющие поиск биографических подробностей жизни Алданова. Во-первых, он два раза терял свои архивы - при бегстве из России от большевиков и при бегстве из Франции от немцев. Во-вторых, что представляется особенно важным, Алданов по характеру был человек скрытный, тщательно оберегающий от посторонних глаз свою личную жизнь. О «закрытости» Алданова свидетельствует, например, публицист и мемуарист русского рассеяния Александр Бахрах, который был «с ним знаком с незапамятных времен». В очень теплой и подробной статье «Вспоминая Алданова» он пишет, что «Алданов был человеком с двойным, если не с тройным дном, и его внешняя застегнутость была в какой-то мере показной, некой самозащитой, не столько от посторонних, сколько от самого себя. Он был, несомненно, много сложнее того, каким он виделся со стороны. <...> Свое подлинное ‘я’ он умышленно затемнял и прикрывал его, если не маской, то во всяком случае полумаской» [5] .
5
Бахрах А. В. Вспоминая Алданова // Грани. 1982. N° 124. Сс. 155-182, цитируется по: URL:bahrah-vspominaya-aldanova.html
Третьим отягчающим обстоятельством для биографов является тот факт, что «Алданов не оставил воспоминаний и завещал уничтожить часть своего архива, не желая сообщать каких-либо сведений о себе и своих современниках, тем более, еще живых. В то же время характерно его стремление увековечить текущий момент и осознание особой роли эмиграции, при котором факт личной биографии становился частью общеэмигрантской истории, а миссионерские представления диктовали поведение в быту. <...> историк, пожелавший написать его биографию, обнаружит, что в сохранившихся о нем свидетельствах частный человек отходит на второй план, уступая место общественному деятелю. Причем очевидно, что личная сторона биографии старательно замалчивается, в то время как общественнополитическая позиция исправно подчеркивается - таким образом, место истории его собственной жизни занимает текущая история эмиграции. С другой стороны, некоторые факты алдановской биографии позволяют представить его общественную деятельность как постоянную борьбу за репутацию эмиграции. Очевидно также, что Алданов сознательно конструировал свою биографию, исходя из своеобразного кодекса эмигрантской чести и своих представлений об исторической роли эмиграции, чем было обусловлено его поведение в тех или иных значимых с этой точки зрения ситуациях. <...> Осознание себя как объекта истории и как представителя эмиграции накладывало особую ответственность за свою репутацию, в первую очередь политическую, а личная биография становилась политическим аргументом в борьбе большевистской и эмигрантской идеи. В этом смысле Алданов уподоблял себя дипломату, ежедневно в официальных выступлениях и в быту представляющего свою страну и являющегося ее лицом. С другой стороны, его деятельность вполне вписывалась и в масонские представления о жизнестроительстве, а он, как многие другие эмигрантские политики и общественные деятели, был масоном. В итоге ему одному из немногих эмигрантских общественных деятелей удалось сохранить свою биографию незапятнанной, заслужив таким образом звания ‘последнего джентльмена русской эмиграции’ и ‘принца, путешествующего инкогнито’» [6] .
6
Лагашина О. Марк Алданов: Биография эмигранта // Toronto Slavic Quarterly. 2007. № 22, цитируется по URL:nov22.shtml
Поэтому реконструкцию живого образа молодого Алданова приходится вести буквально по крохам, собирая и расшифровывая случайные оговорки и упоминания биографического характера в его переписке, исторических документах и мемуарах свидетелей времени.
Марк Александрович (Израилевич) Ландау (Алданов - анаграмма-псевдоним, ставшая затем используемой публично фамилией) - коренной киевлянин, чье детство и юность неразрывно связаны с этим городом. Впрочем, и сельский ландшафт не являлся в эти годы для него чужим. Так, в письме к Ивану Бунину от 22 августа 1947 года он сообщает: «Я не совсем городской житель: до 17 лет, а иногда и позднее, я каждое лето проводил в очаровательной деревне Иванково, где был сахарный завод моего отца, с очаровательным домом, парком и заросшей рекой. (Позднее, окончив гимназию и став ‘большим’, начал ездить за границу, а с 1911 в этом раю не бывал совсем.) Но эта деревня была в Волынской губернии, т. е. в Малороссии. Великорусской деревни я действительно не знаю, - только видел кое-что, как Ясную Поляну в 1912 году» [7] .
7
Переписка И. А. Бунина с М. А. Алдановым / Публ. А. Звеерса // Новый Журнал. 1983. № 155. С. 139.
Волынская губерния с ее главным городом Житомиром была самой западной окраиной в Российской империи, граничившей с Австро-Венгрией. Основное население ее составляли малороссы (украинцы) - более 70% и евреи - более 13 %. Из промышленных производств особенно процветало сахарозаводчество. Купцами 1 и 2-й гильдии в губернии являлись только евреи [8] . Можно полагать, что как сахарозаводчик отец Марка Алданова - Александр (Израиль) Ландау - имел на Волыни не только поместье, но свои предприятия. Но все же детство и юность Алданова прошли главным образом в Киеве. На рубеже ХІХ - ХХ столетий Киев являлся не более чем крупным губернским центром, седьмым по численности населения в Российской империи (около 250 тыс. человек). Несмотря на провинциальность, Киев по своему историческому значению стоял вровень с Москвой - столица древней Руси, город Святого Равноапостольного князя Владимира. «Киев - колыбель святой веры наших предков и вместе с сим первый свидетель их гражданской самобытности», - сказано в высочайшем указе императора Николая Павловича об учреждении киевского Университета Св. Владимира.
8
Волынская губерния / Еврейская энциклопедия. Т. 5.
– СПб.: Из-во Брокгауз и Ефрон, 1906-1913. Стлб. 738-743.
Киев был славен не только своей священной для русских сердец историей, но и очень красив. Николай Гоголь со свойственной ему романтической пылкостью писал: «В моем ли прекрасном, древнем, обетованном Киеве, увенчанном многоплодными садами, опоясанном моим южным прекрасным, чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками, со своими как бы гармоническими обрывами, и подмывающий ее мой чистый и быстрый, мой Днепр» [9] . В конце ХІХ - начале ХХ вв. Киев, центральные улицы которого, с дорогими магазинами и ресторанами, быстро застраивались многоэтажными домами, помимо красоты обрел и особую атмосферу, возможно, не настолько притягательную, как у Парижа или Вены, но тем не менее запоминающуюся на всю жизнь. Панегирики Киеву писали и киевляне - современники Марка Алданова, например Михаил Булгаков: «Эх, Киев-город! Красота!.. Вот так - Лавра пылает на горах, а Днепро, Днепро! Неописуемый воздух, неописуемый свет! Травы, сеном пахнет, склоны, долы, на Днепре черторой! Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубицкий монастырь на склонах! Зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Черно-синие густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте... Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских. Но это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег.» [10] . Киевлянин Николай Бердяев, с которым в 1950-е годы дискутировал Алданов, вспоминая в своем философско-автобиографическом труде «Самопознание» о детстве, писал: «Киев один из самых красивых городов не только России, но и Европы. Он весь на горах, на берегу Днепра, с необыкновенно широким видом, с чудесным Царским садом, с Софиевским собором, одной из лучших церквей России» [11] . Другой урожденный киевлянин, современник Алданова - Илья Эренбург вспоминал: «Летом на Крещатике в кафе сидели люди - прямо на улице, пили кофе или ели мороженое. Я глядел на них с завистью и с восхищением. <...> Потом всякий раз, приезжая в Киев, я поражался легкости, приветливости, живости людей. Видимо, в каждой стране есть свой юг и свой север. <...> В Киеве жило много евреев. Когда я еще был мальчишкой, мой двоюродный брат, студент, показал мне на Крещатике человека в очках, с длинными волосами и почтительно пояснил: ‘Это - Шолом-Алейхем’. Я тогда не знал о таком писателе, и мне он показался одним из ученых чудаков, которые сидят над книгой и выразительно вздыхают. Много позднее я прочитал книги Шолом-Алейхема, я и вздыхал и смеялся, мне хотелось вспомнить лицо ученого чудака, мелькнувшее на Крещатике. Шолом-Алейхем называл Киев ‘Егупцем’, и люди этого города заполняют его книги. Их дети и внуки простились с Егупцем в Бабьем Яру.» [12] .
9
Вересаев Викентий. Гоголь в жизни. В 2 ч. Часть 1.
– М.: Юрайт, 2018. С. 148.
10
Булгаков Михаил. Киев-город // Юность. 1987. № 12. Сс. 21-22.
11
Бердяев Николай. Самопознание, цитируется по URL: https://profilib.net/chtenie/58742/nikolay-berdyaev-samopoznanie.php#t1
12
Эренбург Илья. Люди, годы, жизнь. Кн. 2. Гл. 9, цитируется по: URL: https://www.e-reading.club/chapter.php/70406/10/Erenburg_Lyudi%2C_gody%2C_zhizn%27_Kniga_II.html
Киев слыл также столицей проституции. В городе насчитывалось более 29 домов терпимости, десятки тайных притонов, замаскированных под мастерские или дешевые «минерашки», где, выпив стакан минеральной воды, можно было поиметь девицу за пятак; пятым в списке самых распространенных заболеваний среди населения был сифилис. Александр Куприн в повести «Яма» (1905) описывает Киев конца XIX — начала XX вв. как «сплошной бордель».
По национальному составу Киев был выражено русский город: в конце ХІХ — начале ХХ вв. русские составляли около 56% от общего числа всех его обитателей, украинцы — 22% и евреи около 14% [13] . При этом, однако, евреи играли исключительно активную роль в деловой жизни города, например, в списке евреев Киева купцов 1-й гильдии числится 279 человек [14] — одна треть всего списочного состава; евреи составляли 44% киевского купечества, а на еврейские производства приходилась четверть выпускаемой в городе продукции.
13
Население Киева: URL:В реальности численность евреев в городе была значительно больше официально регистрируемой, так как многие уклонялись от регистрации: URL:.
14
Список евреев Киева купцов 1 гильдии. 1899. № 95. С. 12:
URL: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/5d/1899_год._Список_евреев_Киева_купцов_1_гильдии.pdf
Еврейский предпринимательский дух сильно изменил ментальность коренных киевлян, что отмечал еще Николай Лесков в 1883 г.: «Тут мы, молодыми ребятами, бывало, проводили целые ночи до бела света, слушая того, кто нам казался умнее, кто обладал большими против других сведениями и мог рассказать нам о Канте, о Гегеле, о ‘чувствах высокого и прекрасного’ и о многом другом, о чем теперь совсем и не слыхать речей в садах нынешнего Киева. Теперь, когда доводится бывать там, все чаще слышишь только что-то о банках и о том, кого во сколько надо ценить на деньги. Любопытно подумать, как это настроение отразится на нравах подрастающего поколения, когда настанет его время действовать...» [15] Вот не менее интересный с исторической точки зрения литературный этюд «О бирже на Крещатике», принадлежащий перу Шолом-Алейхема: «Я втерся в компанию маклеров и сам стал, с Божьей помощью, не из последних, сижу уже у Семадени (Кондитерская швейцарца Семадени располагалась напротив здания Биржи. — М. У.) наравне со всеми за белым мраморным столиком, как в Одессе, и пью кофе со сдобными булочками. Такой уж здесь обычай - не то подходит человек и выгоняет вон. Тут, у Семадени, и есть самая биржа. Сюда собираются маклеры со всех концов света. Здесь всегда крик, шум, гам, как - не в пример будь сказано - в синагоге: все говорят, смеются, размахивают руками. Иной раз ссорятся, спорят, затем судятся, потому что при дележе куртажа вечно возникают недоразумения и претензии; без суда посторонних лиц, без проклятий, кукишей и оплеух никогда ни у кого - в том числе и у меня - не обходится» [16] .
15
Лесков Николай. Печерские антики. URL: http://rvb.ru/leskov/01text/vol_07/045.htm
16
Шолом-Алейхем. Менахем-Мендл (Повесть в письмах).
– М.: ФТМ, 2016, цитируется по: URL: https://www.litmir.me/br/?b=50429&p=15#section_40
Деловая жизнь в Киеве 1880-х - 1914 гг. била ключом. Город стал важным центром торговли и транспортного сообщения Российской империи, контролируя экспорт зерна по железной дороге и по реке Днепр. Некоторые новые технологии в Российской империи впервые внедрялись именно в Киеве: в 1892 г. была запущена первая в Российской империи электрическая трамвайная линия, в 1912 г. построены первый стационарный стадион и первый и единственный в дореволюционной России небоскреб высотой более 60 м, построенный по проекту одесских архитекторов А. Минкуса и Ф. Троупянского. Здание возводилось по заказу строительного магната, купца 1-й гильдии Льва Гинзбурга, входившего в десятку самых богатых киевлян. Оно было наиболее современным в Киеве, поскольку имело редкие в то время кованые лифты американской фирмы «Отис». Жилые дома такой высоты, как «небоскреб Гинзбурга», в начале XX в. существовали лишь в США, Германии, Аргентине и Канаде.