Молодой Алданов
Шрифт:
В самое лучшее, вероятно, время всей русской истории, в царствование Александра Второго, в пору истинно необыкновенного расцвета русской культуры, многие знаменитые европейцы признавали и восторгались - какие цитаты можно было бы привести, цитаты в русскую историю и не попавшие! Но такой умный и образованный человек, как Кавелин, вдобавок весьма умеренный по взглядам, писал такие письма, которые могли бы очень пригодиться Альфреду Розенбергу: «А что такое вообще Москва? Боже великий! Бухара и Самарканд - более, кажется, европейские города!» Несколько позднее он столь же компетентно высказался и о русской культуре вообще: «Кругом все валится. Нет явления, производящего сенсацию, которое бы не свидетельствовало о преждевременном растлении, о гнилом брожении, которому не видать ни конца, ни края. За что ни возьмись - все рассыпается под руками в гниль... Музыка российская в новых произведениях, по моему мнению, есть последнее слово отрицания музыки. О литературе и не говорю: ее нет; только Салтыков (Щедрин) составляет блистательное исключение: этот растет не по дням, а по часам как обличитель пошлости и навоза, в которых мы загрязли по уши, пребывая в нем даже с каким-то Wohlbehagen [25] . Я часто спрашиваю себя, да уж не взаправду ли мы туранцы [26] <...>? Что ж в нас европейского? Азия, как есть Азия». Это было сказано в пору Толстого, Достоевского, Тургенева, ‘[Могучей]
25
Wohlbehagen - удовольствие (нем.)
26
Туранцы - народы, населяющие Среднюю Азию.
По мнению Алданова, жесткая политика государственного антисемитизма, проводившаяся правительством после убийства Александра II, дискредитировала власть в глазах всех слоев многомиллионного еврейского сообщества. В работе «Русские евреи в 70-х - 80-х годах» он писал: «При Александре III начались погромы, издавались антисемитские законы и вводились правовые ограничения против евреев [27] . Эта полоса вызвала всеобщее разочарование и среди представителей еврейской буржуазии, и среди привилегированных элементов. Часть их пыталась, правда, без большого успеха, сохранить свои верноподданнические позиции. <...> Однако [что] было <...> возможно и естественно <...> при Александре II, <...> стало просто смешным при его преемнике. Привязанность к Александру III даже еврейских магнатов выглядела бы ‘односторонней’ без малейшей встречной приязни. Об отношении к режиму со стороны еврейской интеллигенции и говорить нечего. Следы этого жестокого разочарования можно легко обнаружить у еврейских писателей того времени». Однако при этом интеграция евреев в русский социум отнюдь не замедлялась, а напротив, набирала все большие и большие обороты. Быстрыми темпами шли процессы аккультурации и ассимиляции. Дети еврейской элиты ходили в русские гимназии, учились в русских университетах, постепенно они становились людьми русской культуры. Среди шести урожденных киевлян писателей, вошедших в «золотой фонд» русской литературы ХХ в., - Михаил Булгаков, Максимилиан Волошин и Константин Паустовский, Марк Алданов, Бенедикт Лифшиц и Илья Эренбург - трое имели еврейское происхождение. Однако никто из них никакого отношения к еврейству, кроме «корней», не имел. Лифшиц и Эренбург по сугубо «духовным» соображениям крестились, Алданов, хотя от религии дистанцировался, тем не менее похоронен был в Ницце не на еврейском, а на русском православном кладбище Коканд.
27
В 1882 г. были утверждены «Временные правила», запрещавшие селиться евреям вне черты оседлости, вновь селиться в деревнях, приобретать недвижимость, арендовать землю вне местечек, торговать по воскресеньям и в христианские праздники. Вводились запреты на профессию. Почти полностью были вытеснены евреи с государственной службы, военный министр ограничил долю евреев-врачей и фельдшеров в армии пятью процентами, был закрыт доступ на работу на железнодорожном транспорте.
Типичным примером аккультурации и ассимиляции была и семья Ионы Зайцева. Все его внуки и правнуки лишь происходили «из евреев», но душой и сердцем полностью были связаны с русской и европейской литературой и русской и западноевропейской культурной традицией. Ни писатель Марк Алданов, ни его родная сестра писатель Любовь Полонская, ни его жена переводчица Татьяна Ландау-Алданова, приходившаяся ему кузиной, ни племянница - поэтесса Гизелла Лахман, ни племянник - поэт и переводчик Рауль Робиненсон [28] , уже никто ни в какой степени не имели отношения к еврейской среде.
28
О Гизелле Лахман и Рауле Робиненсоне см.: Российское Зарубежье во Франции (1919-2000). Биографический словарь в 3-х тт. Под общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. URL: http://www.dommuseum.ru/old/?m=dist
Генеалогическое древо Марка Алданова по материнской, т. е. «зайцевской» линии, свидетельствует, что он состоит в различных (по отдаленности) степенях родства с целым рядом крупнейших филологов и литературоведов ХХ столетия. Двоюродным братом Алданова является Яков Малкиель (Yakov Malkiel, 1914-1998), знаменитый американский этимолог и филолог, специалист по романским языкам, троюродными братьями которого - по отцовской линии - были историк литературы Юрий Николаевич Тынянов и академик Виктор Максимович Жирмунский. Примечательно также, что Юрий Тынянов является одновременно и видным историческим романистом, писавшим, в частности, как и Алданов и примерно в то же время, об эпохе царствования Павла I (повесть «Восковая персона», 1931). Неизвестно, знал ли Алданов о своем далеком родстве с Ю. Н. Тыняновым, но отзывался он о нем - советском, а значит, несвободном «от системы ‘заданий’» художнике (sic!) - с большим уважением и, в первую очередь, именно как об историческом романисте: «В исторических его вещах нет ни пресмыкательства, ни желания угодить начальству. Кроме того, он ученый человек и добросовестный исследователь: он хорошо изучил ту эпоху и тех людей, о которых пишет. <...> Его исторические персонажи выписаны чрезвычайно тщательно, точно, иногда очень тонко, но это все-таки не живые люди. <...> Со всем тем, и он, бесспорно, даровитый человек <...>. Вполне возможно, что из него выйдет большой писатель. Я очень этого желаю, но не очень в это верю» [29] .
29
Алданов Марк. Вековой заряд духовности. Две неопубликованные статьи о русской литературе // Октябрь. 1996. № 12. С. 175.
Здесь же, поскольку речь у нас идет о биографии Марка Александровича Алданова, особо отметим, что он обладал исключительной способностью к иностранным языкам: свободно владел английским, немецким и французским, отлично знал, как особо отмечено в его гимназическом аттестате, также латинский и древнегреческий. При этом родного, казалось бы, ему еврейского Алданов, как ни странно, совсем не знал. Об этом он писал 15 июля 1950 года своему знакомому А. И. Погребецкому, предложившему ему посетить Израиль с курсом лекций: «Нисколько не отказался бы и от лекций, но на каком же языке? Ведь я, к сожалению, еврейского языка не знаю» [30] . То, что полиглот Алданов не знал идиш, указывает на исключительно высокую степень ассимиляции его ближайшего окружения. Ну, а незнание им иврита свидетельствует об отсутствии у него даже начального еврейского религиозного образования, которое в традиционных еврейских семьях было обязательным для мальчиков. В противном случае, имея вкус и способности к изучению иностранных языков, он, несомненно, в детстве выучил бы эти языки.
30
«...Интерес к Вам есть...» (Неосуществленные проекты поездки М. А. Алданова в Израиль и его издания на иврите) / Публикация А. А. Чернышева,
– М.: РОССПЭН, 201.
– С. 248.
Из всего этого явствует, что Марк Ландау (Алданов) рос и воспитывался в сугубо русской атмосфере, а посему всегда и во всем искренне ощущал себя русским человеком. Эта, без натяжек и оговорок, жизненная позиция никогда им не манифестировалась в форме нарочитого ура-патриотизма, но она недвусмысленно прочитывается из высказываний в его частной переписке и литературных произведениях: «Он очень любил Россию - той особенной любовью, какой ее любят некоторые из русских инородцев» («Девятое термидора»).
Для представителей его поколения - полностью ассимилированных в русской среде выходцев из богатых еврейских семейств Санкт-Петербурга, Киева, Одессы - такого рода «русскоцентризм» был явлением типичным. Ассимилированные еврейские интеллектуалы испытывали восторженно-прозелитское, зачастую умилительное чувство любви ко всему русскому. Их разговорный и литературный язык нередко демонстрировал нарочитую любовь к «истинно русским» оборотам речи и поговоркам. Такова, например, речевая стилистика культурного преуспевающего еврея-адвоката Семена Исидоровича Кременецкого - героя романов Алданова «Ключ», «Бегство», «Пещера». Этот персонаж, по словам В. Набокова, «родился и жил в воображении одного только Алданова», но при этом оказался столь удавшимся с точки зрения «типичности», что современники упорно искали его прототип в своей среде [31] . Отметим, что слащаво-умильное любование исконно-«посконным» являлось в конце ХІХ - начале ХХ в. своего рода маркером ретроградского консерватизма, носители которого упорно отстаивали к тому времени изжившую себя концепцию «официальной народности» [32] .
31
Будницкий О., Полян А. Русско-еврейский Берлин: 1920-1941.
– М.: Новое литературное обозрение, 2013.
– С. 364.
32
Вортлшн Р «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века // РОССИЯ. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе.
– М.: ОГИ, 1999.
– Сс. 233-244.
В отличие от многих своих обрусевших современников-интеллектуалов из еврейской среды, Алданов, при всем своем «русскоцентризме», вероисповедания не менял, но будучи по природе и мировоззрению человеком неверующим, от любой формы религиозной активности дистанцировался. В этом отношении принадлежность в эмиграции к масонству - он являлся членом-основателем парижских лож «Северная звезда» (1924 г.) и «Свободная Россия» (1931 г.) [33]– было для Алданова не модной забавой или формой «полезного» общения, а духовным выбором. Ибо: «Он в масонстве видел тот компромисс свободомыслия с верой, который допускался просвещенными людьми» («Заговор»).
33
См.: URL:Также: Берберова Н. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия.
– М.: Калейдоскоп, ПрогрессТрадиция, 1997.
Совершенно иным было настроение русского интеллигентского сообщества в целом, особенно литераторов. Модернистские течения в русской культуре - как декаденты, так и выступавшие с мистически окрашенных провиденциальных позиций символисты, - отнюдь не тяготели к «корням» [34] . В их представлении это была тема реалистов, которые, по определению Константина Бальмонта, «всегда являются простыми наблюдателями». Реалисты же - в первую очередь, представители «натуральной школы» - со второй половины ХІХ в. и вовсе выступали с очень жесткими и нелицеприятными обличениями традиционных устоев русской жизни и народа. В начале ХХ в. подобного рода критика на русской культурной сцене звучала повсеместно - Максим Горький, Леонид Андреев, Александр Куприн, Иван Бунин, Скиталец, Семен Юшкевич, Евгений Чириков и др. Общей для всех вольнодумцев-интеллектуалов в конце ХІХ - начале ХХ столетий, как русского, так и еврейского происхождения, являлась враждебность по отношению к царскому Двору и особенно царскому правительству. «Русская интеллигенция была инструментом разрушения. Интеллигент прежде всего был врагом царской автократии и всего ею созданного. Его враждебность могла принимать и действительно принимала различные формы, но она присутствовала всегда, и это было той самой базовой характерной особенностью, которая ставила интеллигенцию вне всех прочих слоев российского общества. Можно сказать, что интеллигенция была не столько классом, сколько состоянием ума и духа» [35] . По этой причине в царствование Николая II Двор Его Величества и русское литературное сообщество в целом являли собой два враждебных лагеря. Лев Толстой - величайший русский писатель и моральный авторитет мирового уровня - в своем личном послании Николаю II (1902) нелицеприятно, руководствуясь, по его словам, «только желанием блага русскому народу и Императору», писал: «Любезный брат! Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к Вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку - брату. Кроме того, еще и потому, что пишу Вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти. <...> Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним» (16 янв. 1902). Запанибратская форма обращения к Государю, как и поучительнонаставительный тон письма, со стороны российского подданного в эпоху Золотого века русской литературы, когда Пушкин и Жуковский принимались при Дворе и удостаивались высочайшей милости - личного общения с Государем, - звучали бы как что-то немыслимо дикое и в высшей степени неучтивое. Но в начале ХХ в. сакральный ореол Государя уступил место галерее уничижительных карикатур на Самодержца всея Руси и самодержавие как принцип властвования. С самого начала царствования Николая II отношения между Двором Его Величества и русским литературным сообществом в целом, являлись, мягко говоря, неприязненными.
34
Долин Александр. Пророк в своем отечестве: Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли.
– М.: Наследие, 2002.
35
Успенский Б. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры / Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: История и типология.
– М.: ОГИ, 1999.
– Сс. 100-101.
Характеризуя отношения Льва Толстого с властью, Алданов, типичный до мозга костей русский интеллигент, называет его первым свободным гением России. Ибо, по его словам, за всю свою жизнь Толстой не сказал власти ни одного слова, которое не было бы пропитано независимостью и достоинством. Здесь же, как одну из характеристик духовного облика молодого Алданова, отметим, что Лев Толстой являлся для него «нашим всем» - альфой и омегой художественности, образцом гражданственности и, конечно же, ярчайшим мыслителем, с которым с первых своих шагов в литературе он вступает в интеллектуальный дискурс.