Молодой Сталин
Шрифт:
Второй запиской Сталин вызывал в Батум своего бывшего ученика Елисабедашвили, чтобы тот продолжил его дело. Ротмистр Джакели уже связывался с тифлисской тайной полицией, и ему подтвердили, что Сталин стоял во главе Тифлисского комитета. Но теперь он отправил запрос в Гори, откуда пришел ответ, что из Батума приезжали двое и разговаривали с Кеке, ее братом Георгием Геладзе (дядей Сталина) и Иремашвили. Все трое были арестованы и допрошены. Для Кеке это был нелегкий день 2 .
Двое из Батума приезжали за матерью Сталина, но в злополучной записке был упомянут еще и Елисабедашвили, живший в Тифлисе с Камо и Сванидзе. Жандармы арестовали Камо, который против своей воли привел их в баню в Сололаки – там
– Знаю, – ответил Елисабедашвили. – Привет от всех!
На другой день Джакели допросил Елисабедашвили.
– Ты знаешь Иосифа Джугашвили?
– Не знаю.
– Как нет?! Он говорит, что хорошо тебя знает!
– Наверно, он какой-либо сумасшедший.
– Сумасшедший! – рассмеялся ротмистр. – Разве сумасшедших будут слушать. Этот Джугашвили перевернул весь Батум… В Батуме тоже есть марксисты, но они люди скромные.
Когда Елисабедашвили провели мимо камеры Сталина, он увидел через решетку, как “Сосо злился, волновался, ругал и бил сидевшего в камере человека. На другой день я узнал, что в камере Сосо сидел засланный туда переодетый в костюм рабочего шпион”. Елисабедашвили отпустили, но вскоре по указанию Сталина он вернулся в Батум, чтобы руководить сосоистами 3 .
Что до Кеке, она повиновалась призывам Сосо. Около 18 мая она выехала из Гори и вернулась только 16 июня. Она дважды навещала сына в батумской тюрьме. Возвращаясь через Тифлис, она умудрилась наткнуться на Безумного Бесо.
“Стой, или я тебя прикончу! – взревел он, проклиная своего сына-бунтовщика. – Он хочет весь мир перевернуть! Если бы ты его не отдала в училище, он бы был ремесленником, а теперь он в тюрьме! Я убью такого сына собственными руками: он опозорил меня!” Собралась толпа, и Кеке удалось убежать – это была ее последняя встреча с мужем.
Бунт Сосо стал крахом надежд Кеке. Должно быть, она – по-своему – была опечалена не меньше Бесо. Она просила о его освобождении и, вероятно, передавала сообщения от товарищей. Несмотря на свой эгоцентризм, Сталин в пожилом возрасте говорил о ее страданиях. Услышав, что мать Георгия Димитрова встретилась с Кеке и это была встреча двух счастливых матерей, он воскликнул: “Счастливых? Что вы! Какое это счастье для Кеке, если сын шесть раз был арестован… <…> Такая уж досталась доля нашим матерям! Мы почти не встречались с ними…” [61]
61
“Радость? – не без язвительности переспросила Кеке, когда в 1935 году корреспондент спросил ее, рада ли она быть матерью Сталина. – Какую радость испытала я, вы спрашиваете? Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна испытать я – мать?”
Вскоре Сталин стал верховодом в Батумской тюрьме: он помыкал друзьями, терроризировал интеллигентов, подкупал охранников и дружил с уголовниками 4 .
Тюрьмы империи были потайной цивилизацией со своими обрядами и тонкостями, но Сталин, как всегда, игнорировал этикет, который ему не подходил. “Режим в тюрьме, как и в стране, сочетал варварство с патриархальностью”, – писал Троцкий. Никакой последовательности: иногда политических заключенных помещали в одну большую камеру, именуемую “церковью”, и там они выбирали “старейшин”.
Революционеры жили по рыцарским правилам. Когда прибывал или убывал товарищ, вся тюрьма по традиции пела “Марсельезу” и махала красным флагом. Революционеры, святые интеллигенты и самозваные крестоносцы, были слишком возвышенны, чтобы якшаться с обычными уголовниками, но Сталин предпочитал общаться с ними, потому что среди политических “было много сволочей”. Он ненавидел лживую болтовню интеллигентов. “Сволочей” убивали.
Находясь в одиночных камерах, политические общались с помощью не слишком удобного, но простого шифра – перестукивались на “тюремной азбуке”. Сергей Аллилуев сидел в Метехской крепости в Тифлисе, но по печной трубе ему передали: “Грустные вести… Среди арестованных Сосо”. Была и убогая система сообщения, называемая “тюремным телеграфом”: по ней заключенные передавали друг другу посылки на нитях, свешенных из окна; их подцепляли другой нитью с камешком на конце.
Во время прогулок во дворе за арестантами особо никто не следил: сохранить что-либо в тайне было трудно. Сосо всегда знал о вновь прибывших, знал, как ведут себя заключенные. Подобно американским мафиози, управлявшим “Коза ностра” из тюрьмы, Сосо вскорости наладил связь с внешним миром. “Он продолжал руководить всем из тюрьмы” [62] .
Власти сделали серьезную ошибку, разрешив революционерам учиться в тюрьме. Эти одержимые самоучки усиленно занимались, а яростнее всех – Сталин. Его сокамерники рассказывали: “Он целый день читал и писал”. “В тюремной жизни он установил распорядок: вставал рано утром, занимался гимнастикой, затем приступал к изучению немецкого языка и экономической литературы… Любил он делиться с товарищами своими впечатлениями от прочитанных книг…” Другой заключенный сказал, что Сталин превратил тюрьму в университет. Сам он называл тюрьму “второй школой”.
62
Сталин быстро обучался подпольному искусству. Сочувствующий ему батумский рабочий трудился в компании, поставлявшей тюрьме дрова. Однажды к нему подошли и сказали, что он должен помочь доставить дрова и в точности выполнять инструкции. Он принес поленья в тюремный двор, и конечно, ровно в три часа надзиратели вывели одного-единственного заключенного – Сталина, который передал ему срочное сообщение для батумских друзей.
Тюремщики были покладисты – либо потому, что революционеры были “из благородных”, либо потому, что их подкупали, либо потому, что они сочувствовали революционерам. Один из друзей Сталина был посажен в соседнюю камеру и попросил познакомить его с “Коммунистическим манифестом”. “Встречаться мы не могли, – вспоминал Сталин. – Но… я читал “Манифест”, находясь в своей камере, и в соседней камере могли слушать. Как-то во время одной из моих “лекций” в коридоре послышались шаги. Я прервал лекцию. Вдруг слышу:
– Почему молчишь? Продолжай, товарищ.
<…> Оказалось, что продолжать лекцию меня просил солдат-часовой” 5 .
Один текст наверняка циркулировал по “тюремному телеграфу”: в марте 1902 года марксист, теперь выступавший под псевдонимом Ленин, издал брошюру “Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения”. Автор требовал создать новый “авангард” безжалостных конспираторов; эта идея моментально расколола партию. “Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!” – обещал Ленин [63] 6 .
63
Ленин изложил мечту Сталина о том, чтобы стать рыцарем военно-религиозного ордена. “Наша партия… не философская школа, – без обиняков писал Сталин. – <…> Разве наша партия не есть партия борьбы? <…> До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью… Но [теперь] она… уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных”. Все прочее было бы “осквернением святая святых”.