Молодые дикари
Шрифт:
Он невольно улыбался, когда входил в парк «Сити Холл». Он шагал легко, расправив плечи и высоко подняв голову, и чувствовал себя властелином города Нью-Йорка. Весь этот город целиком и полностью принадлежал ему, вся эта гигантская сказочная страна шпилей, минаретов и устремляющихся ввысь башен была создана только для его удовольствия. Хэнк ненавидел этот город, но, ей-богу, он пел в его крови и звучал наподобие сложной фуги Баха. Это был его город, а он был частью его. Вот почему, когда он проходил под распростертыми ветвями деревьев парка, ему казалось, словно он был слит воедино с его бетоном, асфальтом, железом и сверкающей сталью, словно он действительно олицетворял
В этот момент он увидел ребят.
Их было восемь человек. Они сидели на двух скамейках, расположенных по обе стороны тропинки, которая, извиваясь, вела через парк. Лампочки на фонарях не горели. Скамейки, на которых сидели ребята, находились в полной темноте, и он не мог разглядеть их лица. Темнота еще больше сгущалась благодаря арке, образуемой густой кроной деревьев, растущих вдоль тропинки по крайней мере футов на пятьдесят. Темный участок тропинки начинался приблизительно шагов за десять от него.
Он заколебался и замедлил шаг, вспомнив про телефонный звонок: «Мистер Белл» – и затем молчание. Ему было интересно, означал ли этот звонок, что кто-то хотел убедиться в том, что он все еще находится в своем кабинете. К его дому в Инвуде было приставлено двое детективов, но… Вдруг ему стало страшно.
Ребята сидели на скамейках молча и неподвижно, наподобие восковых фигур, окутанных непроницаемой темнотой. Они сидели и ждали. У него было желание повернуться и выйти из парка, но он тут же решил, что это глупо. В этой группе юношей, сидевших в парке, не было ничего угрожающего. Бог ты мой, наверняка тысячи полицейских патрулируют в этом районе! Его правая нога вступила на неосвещенную часть тропинки, за ней последовала левая, затем снова правая и затем его окутала темнота. Когда он приблизился к скамейкам с их молчаливым грузом, к нему снова совершенно внезапно вернулся страх.
Ребята сидели тихо. Когда он проходил между скамейками, не глядя по сторонам и ничем не проявляя своего отношения к их присутствию, они не разговаривали и, как ему показалось, почти не дышали.
Нападение произошло быстро и в неожиданной форме, так как, если он и ожидал его, то что-нибудь вроде удара кулаком, а вместо этого что-то твердое, извивающееся, что-то живое с неистовством хлестнуло его по груди. Он сжал кулаки и повернулся к первому нападающему, но такой же живой ужас обрушился из темноты на его спину, и он услышал лязг металла, звук металлических цепей. Цепей?
Неужели они пользовались цепями? Но тут же почувствовал резкий удар по лицу чем-то металлическим, и у него уже не оставалось сомнения, что оружием в руках этих восьмерых ребят были цепи для автомобильных шин, снабженных шипами.
Он нанес удар по темной фигуре, и кто-то застонал от боли, а в это время другая цепь с размаху ударила его по ногам. Он ощутил страшную боль. Она пронзила весь позвоночник и взорвалась где-то внутри головы.
Следующий удар пришелся по груди, но он успел ухватиться за цепь и с силой дернул ее на себя, чувствуя, как распарывались его ладони о металлические шипы.
Вся эта сцена сопровождалась удивительным молчанием. Никто из ребят не вымолвил ни слова. Изредка раздавался стон, когда кому-нибудь из них он наносил удар, но ни один из них не произнес ничего членораздельного. Раздавался только звук тяжелой работы да лязг металлических цепей, молотящих в тесноте по его телу до тех пор, пока он не стал ощущать боль повсюду, но методическое избиение все еще не прекращалось. Одна из цепей полоснула его по икре левой ноги, и он почувствовал,
Его охватила ярость, бессильная слепая ярость. Притупляя боль, она угрожала поглотить его. Это было несправедливое избиение, но в руках своих противников он был беспомощен и ничего не мог поделать. Он не мог остановить шипы, раздирающие его одежду, его тело, не мог удержать опускавшиеся на него тяжелые ботинки. «Прекратите, вы, проклятые дураки! – мысленно кричал он. – Вы хотите убить меня? Какого черта вы этим добьетесь?»
Хэнк почувствовал, как от удара ботинком по лицу лопнула кожа и потекла теплая кровь. «Я должен уберечь зубы», – мелькнуло у него в голове. В следующий момент ему показалось, что на него обрушивается весь город и что все звуки его устремляются на темный участок на тропинке парка размером в пятьдесят футов, в этот круговорот, где хлещут цепи и раздаются удары ботинками, ботинками. А внутри его росло страшное возмущение по поводу такой несправедливости к нему, и он задыхался от бессильной злости, пока, наконец, безумная, наподобие взрыва, боль в затылке, от которой из глаз у него посыпались искры, не унесла его, как вихрь, в небытие.
И в самый последний момент, когда он еще не полностью потерял сознание, он подумал, что даже не понял – кто это: «Орлы-громовержцы» или «Всадники»?
Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.
ГЛАВА X
Она стояла у кровати.
На ней была белая юбка и черный свитер, светлые волосы подняты вверх и завязаны на макушке маленькой ленточкой.
– Привет, пап, – сказала она.
– Привет, Дженни.
– Как ты себя чувствуешь?
– Немного лучше.
Он находился в госпитале уже три дня, но это был ее первый визит. Сидя на кровати с забинтованным лицом и телом, он смотрел на солнечные лучи, игравшие в волосах дочери, и благодарил бога, что прошла боль. Единственная боль, которая осталась, – это боль в его памяти о том, что с ним произошло. Полиция нашла его в парке после полуночи. Он лежал на тропинке, а вокруг были пятна крови. Позднее в госпитале доктор сказал ему, что он находился в тяжелом состоянии. Они обработали его раны и дали успокаивающее, и сейчас, спустя три дня, боль в теле прошла. Но другая боль все еще оставалась, боль недоумения, боль оттого, что он не мог понять этого нападения, которое само по себе было бессмысленным и жестоким.
– Почему они избили тебя, пап? – спросила Дженни.
– Я сам толком не знаю, – ответил он.
– Это имело какое-нибудь отношение к делу Морреза?
– Да. В искаженном смысле, я полагаю, имело.
– Ты делаешь что-нибудь неправильно?
– Неправильно? Почему? Нет. Что дает тебе основание так думать?
Дженни пожала плечами.
– Что, Дженни?
– Ничего. Просто… я подумала, может быть, ты делаешь что-нибудь неправильно. – Не думаю, Дженни.
– Хорошо, – сказала она и помолчала. – Мамуля пошла навестить парня, который написал тебе угрожающее письмо. Относительно тех «Орлов-громовержцев». Ты помнишь это письмо?