Шрифт:
«ТРИЛЛЕР» – литература действия и азарта
Советскому читателю мало что говорит само слово «ТРИЛЛЕР», хотя по существу он знаком с этим видом литературы довольно хорошо. Возьмем хотя бы «В августе сорок четвертого» В. Богомолова. Это – самый настоящий «ТРИЛЛЕР», в данном случае – повесть, от которой учащенно бьется сердце, от которой невозможно оторваться. При этом читателя привлекают не красоты стиля, не познавательные или воспитательные моменты, не моральная либо нравственная польза, которую привыкли искать в литературе. Литература типа «ТРИЛЛЕР» может быть прагматически, идеологически и эстетически совершенно бесполезной – и все же великий океан литературы без «ТРИЛЛЕРА» не был бы наполнен до краев.
«ТРИЛЛЕР» многолик. И неправильно
Итак, то, что в первую очередь привлекает читателя в «ТРИЛЛЕРЕ» – это непрестанный, неугасающий интерес к описываемому действию, интерес, подогреваемый и поддерживаемый не эстетикой или пользой того или иного рода, а просто действием самим по себе.
«ТРИЛЛЕР» – это литература действия, интриги, азарта, приключения, остро влекущей тайны. «ТРИЛЛЕР» – литература внежанровая. «ТРИЛЛЕРОМ» может быть детектив, криминальный роман, шпионские страсти, фантастическое действо, военные приключения. «ТРИЛЛЕРОМ» может стать повесть, роман, спектакль или кинофильм. «ТРИЛЛЕРУ» абсолютно чужды растянутость, многотомность, телевизионность, эпический расклад, подробности. Главное достоинство «ТРИЛЛЕРА» – его увлекательность. Если «ТРИЛЛЕР» бросают читать на полпути – это не «ТРИЛЛЕР».
В годы торжества социалистического реализма переводная литература типа «ТРИЛЛЕР» не могла найти себе издателя в Советском Союзе, как литература деидеологизированная, прагматически бесполезная, скорее, даже вредная – ибо непременным спутником бурных событий «ТРИЛЛЕРА» являются переживания, азарт, страсть, то есть вещи не для слабонервных и больных людей. К сожалению, тематические и жанровые рамки, сложившиеся в советском издательском деле, преодолеваются медленно и с огромным трудом. Даже детектив и фантастика – сравнительно невинные жанры развлекательной литературы – пробивают себе дорогу не сразу. Действительно, если сравнить литературный «пакет» советского и западного читателя, то он окажется не менее разнообразным, чем рацион пищевой. Причем совсем не обязательно, меню советского читателя – хуже. Ничего подобного! Переводчики и издательства выбирают из западной литературы действительно все самое лучшее. Мы, если можно так выразиться, едим один литературный крем. Рацион же нормального западного потребителя включает в себя и более грубые блюда, как правило, не завоевывающие симпатий искушенных переводчиков.
В итоге получается пропасть в представлениях друг о друге, смазывающая сходство и подчеркивающая различия, пропасть, приводящая в конце концов к образу врага. Этот процесс – обоюдный, и западные издатели в данном смысле нисколько не прогрессивнее их советских коллег. Образ советской литературы и для них совершенно иной – не такой, как у нас с вами. Соответственно и образ жителя нашей страны – деформированный, с неестественными пропорциями. Лучшее знакомство с достижениями культуры каждой из сторон, несомненно, приблизило бы желанную эпоху взаимопонимания и дружбы.
Так узнаем же больше друг о друге! И пусть наши литературные блюда станут более разнообразными! Придадим им остроту, соль и перец настоящего «ТРИЛЛЕРА» – произведения, пронизанного действием.
В заключение хотелось бы отметить, что перевод выполнен Изой Ивановной Басавиной, хорошо известной советскому читателю по русским изданиям таких произведений, как «Бедняк, богач» И. Шоу и «Челюсти» К. Бенчли.
К. Володин
И вы, способные понять правосудие, как вы это сделаете, если не будете взирать на все дела при полном свете?
Только тогда вы поймете, что вознесшийся и падший – это один и тот же человек, стоящий в сумерках между ночью своего ничтожества и днем своего величия.
И что камень, любой камень храма, не менее важен, чем его краеугольный камень.
ГЛАВА I
Азалии увядали.
Так оно и должно было быть, и ему следовало знать об этом. Человек, который родился и вырос в Нью-Йорке, мог выкопать ямку нужной глубины, положить туда торфяную массу, с любовью и заботой посадить в эту хорошо удобренную почву растение, поливать его и подкармливать. Но растение все равно умрет, умрет лишь потому, что его посадил горожанин.
Или, возможно, он слишком преувеличивает? Возможно, растения увяли от жары, которая стоит последние несколько дней. Если причина заключалась в этом, то азалии могли оставить всякую надежду, – сегодня тоже ожидалось пекло.
Тут он вспомнил о своем маленьком кабинете и поглядел на часы. У него еще оставалось несколько минут, чтобы успеть выкурить сигарету, прежде чем отправиться к станции метро.
Он достал из кармана пачку, надорвал целлофановую обертку и вынул сигарету. Он был высокого роста, крупного телосложения, с комплекцией, не склонной к полноте. Его черные волосы были коротко подстрижены под ежик, что делало его лет на пять моложе. В свои тридцать восемь ему все еще удавалось производить на присяжных впечатление невинного молодого человека, готового вести обвинение только потому, что это было в интересах народа. Словно юноша, он мог внезапно с горячностью, свойственной только молодости, обрушить на свидетеля, казалось бы, искренний гнев, не оставив от его показаний камня на камне. В это, как и в любое другое утро после ночного сна, его голубые глаза были поблекшими, и только позднее, днем они приобрели свою полную окраску.
Он взял один из плетеных стульев, поставил его на то место, откуда были видны Гудзон и чистое безоблачное голубое небо, и сел, неторопливо покуривая. Услышав, как позади него с шумом хлопнула дверь, он обернулся.
– Тебе не пора? – спросила Кэрин.
– У меня еще есть несколько минут, – ответил он.
Она медленно прошла по террасе, склоняясь над горшками с геранью и обрывая увядшие листья.
Хэнк наблюдал за ней, удивляясь, все ли мужчины, так же вот, как он, восхищаются красотой своих жен после четырнадцати лет супружества.
Когда он с ней познакомился, ей было девятнадцать лет, и голод в побежденной Германии лишил ее тело необходимой округлости. Сейчас в тридцать пять она все еще была стройной, но пышущей здоровьем женщиной с упругой грудью. Ее живот слегка выступал после рождения ребенка.
Она подвинула к нему скамеечку, села, взяла его руку и прильнула к ней щекой.
На ней была белая блузка с короткими рукавами и брюки из грубой ткани, и ему пришла в голову мысль, что ОНА ВЫГЛЯДИТ НАСТОЯЩЕЙ АМЕРИКАНКОЙ, но тут же понял, насколько глупо с его стороны так думать. Почему бы и нет? Ведь даже ее английский язык с сильным акцентом, когда он впервые с ней познакомился, потерял свой гортанный тевтонский призвук, стал плавным и отшлифованным, как галька, которая постоянно подвергалась воздействию воды и ветра.