Молох морали
Шрифт:
Анна была смущена, но всё же спросила:
– - И какие же женщины вам нравятся?
Дибич не сомневался, что на этот вопрос последует резкая отповедь, ведь спрашивали у человека, фактически убившего мать, но Нальянов снова снизошёл до вежливого ответа.
– - Смиренные, кроткие, целомудренные, - отчётливо и очень серьёзно проронил он.
– - Смиренные?
– точно услышав оскорбление, возмутилась, едва не взвизгнув, Мария Тузикова, отчего брезгливо поморщились Елена Климентьева и Анна Шевандина.
– Что за вздор? Неужто, если женщина несчастна, не понята и чахнет в неподходящем ей браке, душа её должна приноситься
– - Насильно у нас замуж не выдают, - пожал плечами Нальянов.
– И причём тут счастье? Женщин надо научить в мягкости быть твёрдыми, в терпении - неколебимыми, в преданности - стойкими. Вот и будет им счастье.
– - Вы просто не знаете любви!
– взвилась мадемуазель Тузикова.
– Тому, кто постиг равенство мужчин и женщин перед Богом, любовь откроется во всем её величии, но пропитанному грубыми предрассудками, тому, кто ищет лишь волнений крови, а не идеала, любовь не откроется никогда!
– - Тут вы правы, наверное, - с готовностью кивнул Нальянов, хоть Дибичу было довольно трудно понять, с чем именно он согласился
– - Значит, вы не признаете за женщинами никаких прав?
– тихо спросила Елена. Её голос раздался в гостиной впервые за весь вечер.
– - Почему? Она вправе мне отказать, - Нальянов смерил девушку внимательным и долгим взглядом.
– Это святое право женщины.
Дибич закусил губы, оценив злую иронию Нальянова: девицам в гостиной это право было ненужным.
Неожиданно голос подал Аристарх Деветилевич.
– - Господин Нальянов как-то в обществе уронили-с, что следует остерегаться женщины, когда она любит: она-де теряет себя в страсти и для неё ничего не имеет никакой ценности, - вкрадчиво заметил он.
– Страсть мужчины, сказал он, может сделать из него подлеца, а может и не сделать, но страсть женщины любую превращает в фурию. Я правильно тогда понял?
– спросил Деветилевич, глядя на Нальянова потемневшими глазами.
– - Я это говорил, - спокойно кивнул Юлиан, не добавив ни слова.
Девицы подавленно молчали. Деветилевич же с трудом скрывал ликование. Отлично. Нальянов в своём репертуаре. Впрочем, Аристарх знал: чем больше этот наглец отталкивал и игнорировал женщин, тем одержимее те влюблялись в него. Боялся он этого и сейчас.
– - А вас страсть делала подлецом?
– поинтересовалась Елена Климентьева.
– - Нет. Меня же постоянно упрекают в бесстрастии, мадемуазель.
– - Выходит, холодный идол морали властен над страстью, Жюль?
– Дибич улыбнулся.
Нальянов пожал плечами.
– - Чувствительность - не преимущество, Андрей Данилович, слабость сердца - не достоинство. Плотская любовь ведь, как болезнь. Исход? Либо - выздоровление, обыденность и рутина, либо - смерть самой любви, смерть любимого, его измена и потеря.
– Дибич заметил, что Нальянов назвал его по имени-отчеству, не приняв его попытки сближения.
Плечи Маши Тузиковой брезгливо передёрнулись, Ванда Галчинская казалась странно задумчивой, Елена смотрела на Нальянова глазами, в которых стояли слезы. Ей казалось, что в его словах - боль обманутой любви, но, вообще-то, на холёном лице Нальянова не было и тени скорби. Он казался равнодушным и чуть сонным. И эта полусонная летаргия
Глава 10. Ночные разговоры.
Найти истину при помощи логики
можно лишь при условии,
что она уже найдена без помощи логики.
Гилберт Честертон
За плотно закрытым окном шуршал дождь. В соседней зале раздались звуки музыки - заиграл приглашённый генералом оркестр. Дибич был уверен, что Нальянов не будет танцевать, но ошибся. Тот встал и любезно поклонился Ванде Галчинской, галантно протягивая руку и улыбаясь. Она подняла на него глаза, вспыхнула и явно смутилась, но Нальянов, смеясь и что-то бормоча её на ухо по-французски, уже увлёк её в соседнюю залу. Глаза его искрились томным светом, казались ласковыми и нежными.
Это приглашение подлинно удивило всех. Поражены были, и весьма неприятно, девицы. Елена Климентьева казалась просто шокированной, Анна Шевандина растерянно смотрела вслед паре, Анастасия была подавлена, Мария Тузикова - откровенно завидовала подруге, провожая её взглядом мутным и потемневшим. Деветилевич и Левашов выглядели одураченными. Леонид Осоргин, поджав губы, пригласил на танец невесту, Дибич, несколько секунд заворожённо следя за танцующими, вдруг опомнился и поспешно пригласил Климентьеву. Растерянная и явно униженная предпочтением, которое Нальянов выказал эмансипированной нигилистке, она протянула руку Дибичу, и он тут же увлёк Елену в зал.
Деветилевич и Левашов, переглянувшись, пригласили сестёр Шевандиных - Аристарх - Анастасию, Павлуша - Анну. Младший Осоргин посмотрел на Лаврентия Гейзенберга, к этому времени основательно набравшегося, и пригласил Марию Тузикову. Харитонов сидел в углу в одиночестве и как всегда нервно грыз ногти.
Танцы продолжались почти до полуночи, и всё это время, беся девиц, Нальянов не отходил от Ванды Галчинской. Он то и дело увлекал её к столу, поднимал за её здоровье бокал, шептал что-то на ухо. Они то появлялись в столовой, то исчезали в танцзале, то мелькали в парке под фонарями. Девица что-то оживлённо рассказывала, Юлиан Витольдович слушал, несколько раз оттуда доносились взрывы смеха.
Елена Климентьева была оскорблена, не понимая, что может находить Нальянов в этой испорченной особе, Анна Шевандина тоже недоумевала, Анастасия высокомерно пожимала плечами и ломала веер, зато Елизавета насмешливо кривила губы, глядя на сестёр. Что до Марии Тузиковой, она, уже не танцуя, странно бледная, сидела в углу с какой-то французской книгой, которую, впрочем, читала на одной и той же странице.
Дибич мельком заметил, что Сергей Осоргин с явным неодобрением наблюдает за парочкой, но сам Андрей Данилович был слишком занят, чтобы следить за гостями. Елена, нервная и рассерженная, всё же кокетничала с ним, явно, чтобы заставить ревновать Нальянова, но тот упорно не отходил от Галчинской, рассказывал ей о французских коньяках, потом стал учить, как понять выдержку напитка и определить, не подделка ли это, спрашивал, есть у неё знакомые французы.