Молох морали
Шрифт:
– - Ну что ты, Юль, всё в порядке.
– Эти успокаивающие слова произвели, однако, на Юлиана совсем иное впечатление. Он истерично завыл, судорожно сжимая брата в объятиях и уткнувшись лицом в его плечо, руки его сильно тряслись. "Мальчик мой", повторял он словно в припадке.
– - Нет, нет, перестань, Жюль, - Валериан понимал, что вызвало истерику брата.
– Не нужно.
Юлиан тяжело дышал.
– - Валье, ты же ни одной женщине не можешь сказать: "Я тебя хочу".
Валериан болезненно поморщился и потёр рукой побледневшее лицо. Долго молчал, потом ответил:
– - Пусть так. Но я спас душу и не потерял Бога. В этом же мире я не хотел бы терять только тебя. Успокойся. И ещё...
Юлиан, побелев, резко повернулся к брату. Он вычленил из слов Валериана совсем другое.
– - Не хотел бы терять? Ты... ты можешь отречься от меня?
– Лицо его испугало Валериана застывшей на нём маской отчаянного спокойствия.
Теперь побелели губы Валериана. Глаза братьев встретились
– - "Брат мой Ионафан, любовь твоя была для меня превыше любви женской..." Подлинно превыше, - неожиданно услышал Юлиан и торопливо спрятал в карманы заледеневшие руки.
– У меня никого нет, кроме тебя, отца и тёти.
– Валериан обнял брата.
Старший Нальянов зло рыкнул.
– - Одна баба, одна баба... Она же сделала тебя калекой, а меня палачом. Я столько лет видел в снах это дебелое тело в прорези прицела, сколько лет, - Юлиан закачался, потом умолк, заметив, что Валериан резко отстранился от него.
– Я виноват, знаю, - уныло сказал он.
Валериан тихо проговорил:
– - Ты невиновен. Невиновен. Невиновен.
– - Ты утешаешь меня или выносишь вердикт?
– - Я не утешаю, я оправдываю тебя. Прости ей всё и моли Господа простить тебе.
– - Я много лет считал себя убийцей, Валье,- Юлиан вскинул руку, заметив нервный жест брата, - нет, выслушай. Я считал себя убийцей и не мог каяться. Я считал себя правым. Я осудил её, хотел убить и считал, что вправе быть палачом. Я им и стал. Я отправил первую возжелавшую меня - в воды чёрные, и любая возжелавшая - пойдёт за ней. То, что потом случилось с матерью, - это всё звенья одной чёрной цепи. Я мог бы всё остановить. Просто не хватило любви. Мне всегда не хватало любви. Почему?
– -А кому её хватает? Не вспоминай об этом.
– Валериан, трепеща, придвинулся к брату вплотную. Боль, жалость и мука сдавили горло. Валериан сел ближе, прильнул к плечу брата. Душа его была в смятении: он не подозревал, сколь мучительно для Юлиана прошлое, и теперь жалел, что не разделил его боль раньше. Юлиан же расслабился: то, что брат не осудил его, радовало. Он обнял своего мальчика, и, любуясь разрезом царственных глаз и тонкими чертами, поцеловал чистый лоб.
Несколько минут оба молчали.
Потом Валериан заметил, что голос Юлиана обрёл твёрдость, а взгляд - хладнокровие и безмятежность, и Валериан, видя, что брат успокоился, вздохнул и улыбнулся.
– - Скажи мне наконец, что за история с той девицей Сафроновой? Ты мне в марте так и не ответил. Левашов везде болтает, что всё из-за тебя...
– - А... Софронова. Мне нечего сказать.- Юлиан нахмурился, - за пару недель до Рождества я начал получать от неё длинные слезливые письма, из коих и первое не смог прочесть дальше второй страницы, а их было семнадцать. Я не отвечал. Да и что я мог ответить, Господи Иисусе? Остальные, не читая, сбрасывал в личное отделение стола. Потом по поручению отца поехал в Вильно по делу Лисовских, а вернувшись, узнал, что она приняла сулему, оставив записку о моей жестокости. Я не запомнил её имени, но удивился. Какая жестокость?
– Вид Юлиана был грустен и насмешлив одновременно.
– Не мог же я читать её романтический бред? А чтобы ты сделал на моём месте?
Валериан был растерян.
– - В городе говорят, что девице лучше полюбить чёрта, чем тебя. Выродком обзывали. Я полагал, что ты... я боялся.
– - Упаси Бог. Я ни одну никогда не ославил. Каким бы подлецом меня не называли, у меня есть честь. Думаю, что есть и совесть. И даже вера. Впрочем, ныне - это действительно черты вырождения, так что мы оба, боюсь, подлинно выродки, мой мальчик
Но тут на лестнице послышался шум шагов - и Валериан, достав из кармана платок, быстро протянул его брату, сам же торопливо встал, качнул подсвечник, и фитиль утоп в расплавленном воске. Зала потонула в полумраке.
В комнату вошла тётя, неся в руках поднос с двумя дымящимися чашками кофе
– - Трофим сказал, что вы здесь. Что это вы оба впотьмах-то сидите?
– она поставила поднос на стол, - принеси лампу, Валье, - она подошла к камину, вынула из свечного ящика новую свечу, - Юленька, как ты?
Старший из её племянников снова выглядел лощёным светским красавцем: он игриво улыбался, глаза его, правда, с чуть припухшими веками, сияли.
– - Вернулся с юбилея Ростоцкого, танцевал до упаду, завтра еду в Павловск, его превосходительство пикник затеял.
– - К нам заедешь?
– - Да, не люблю в чужих домах ночевать.
– - Весь в меня, - счастливо пробормотала Лидия Витольдовна. Она искренне забыла ненавистную невестку, и видела в племянниках сыновей.
– Меня тоже не заставишь в чужом доме спать - всё равно не усну. Когда выезжаешь? Поездом? На рысаках?
– - Тут и тридцати вёрст не будет, - почесал затылок Юлиан, - думаю, около девяти на своих выехать. Если и не спешить, в десять там буду. В общем, как проснусь - так и в путь.
– - Я с тобой экономке записку передам и письмо управляющему. Сама, наверное, в воскресение утром тоже приеду.
– - Конечно, тётушка.
Лидия Витольдовна ушла писать письма, братья же снова сели вместе на диван. Ничего истеричного в Юлиане больше не проступало. Теперь это был спокойный разговор чиновников. Валериан деловито спросил, не заметил ли Юлиан чего на юбилее. Тот задумчиво пожевал губами.
– - По твоему совету я наступил на больную мозоль каждому. Полька эта, коньяка налакавшись, сказала, что во Франции отродясь не бывала. Я про любовь песенку завёл, но ничего ценного из неё не выдоил. Не просить же дуру рассказать мне про всех её любовников. Француз... Прямо я о нём упомянуть не мог. Если на пикнике толку не будет, - лицо его перекосилось, - придётся приставить слежку. Недели за две всё выясним. Но время терять не хочется.
– - За ней уже следят, если она сегодня с кем-то встретится - Тюфяк доложит. Хоть и вряд ли. У них, наверное, определённые дни для встреч.
– - Если этот Француз её любовник, для случек им любой день подойдёт. Я на всякий случай и с Тузиковой мило простился. Случись что, стравлю их. Ревнивые бабы друг друга за грош ломаный продадут. Впрочем, нечего загадывать, как сложится, так и сложится.
– Юлиан помрачнел и проронил.
– Я жалею уже, что связался с Дибичем. Слабовольный истерик.