Молох морали
Шрифт:
Дибич попросил его оставить эту тему и выразил восхищение искусством Юлиана Витольдовича.
– - А вы - просто виртуоз. Когда вы играли, я вспомнил Караваджо - помните его лютниста?
– - Он слащав, - насмешливо проронил Нальянов.
– - Ваши руки похожи, а лицом вы напомнили мне коронованного Наполеона кисти Давида.
– - У него тяжёлая челюсть, - пренебрежительно поморщился Нальянов.
Дибич покачал головой.
Они медленно брели вдоль аллеи, несколько минут принуждённо обсуждали посторонние вопросы, стараясь не смотреть друг на друга, потом свернули с Сиреневой дорожки, совсем уединившись от шума пикника. Здесь Нальянов после долгой паузы вдруг посмотрел прямо в глаза Дибичу и резко заметил:
– - Я сказал вам, что мадемуазель Климентьева меня не интересует, - Дибич изумился странному тону Нальянова, озлобленному и резкому. По мнению Андрея Даниловича, тот играл в благородство, но переигрывал, ибо добровольное самоустранение Юлиана унижало достоинство Дибича. Но он не успел рассердиться, как Нальянов продолжил, - только глупости-то, Бога ради, не делайте. Ведь, как ни парадоксально, но проще всего создаются именно сложности.
Дибич промолчал, ничего не поняв. Точнее, он растерялся, вспомнив, как безошибочно ещё при первой встрече в поезде Нальянов угадывал нюансы его душевного равновесия. Что он имел в виду сейчас? Не прочёл ли он его мысли? Дибич усмехнулся было, но потом снова задумался. Вздор всё это. Они медленно вернулись на поляну. Подуло ветром, начало смеркаться.
Глава 13. Дурная ночь.
Чем сильнее страсть,
тем печальней её конец.
У. Шекспир
Мысли Дибича при новом взгляде на Климентьеву вернулись в прежнее русло. Чем он, собственно рисковал? Ничем. Подсунуть ей записку от имени Нальянова труда не составит: народу вокруг полно, вон шляпка Елены, лежит без присмотра, что стоит засунуть записку за ободок?
Он ненадолго отлучился под предлогом, что решил надеть тёплый свитер, и в доме Нальянова внимательно просчитал количество шагов от чёрного хода до своей спальни на втором этаже. Удачным было и то, что с бокового входа наверх вела лестница, на которой было весьма трудно кого-то встретить, на пути девицы никто не мог появиться.
Потом он быстро набросал по-французски: "Celui qui ne peut pas dire а vous sur l'amour а tout, est prеt cette nuit Ю ouvrir а vous le secret du coeur. Se levez dans l'entrеe de service sous le saule pour le premier еtage aprеs la semi-nuit. Nous serons un. J.N"
В доме Ростоцкого чёрного хода не было, но Дибич счёл нужным приписать, что девица должна пройти под ветвями ивы - это подлинно покажет ей, о каком доме идёт речь и кто автор записки. Андрей Данилович надел свитер, спрятал записку в карман и устремился обратно в Сильвию.
Под деревьями никого не было, кроме Ростоцкого и Левашова с Гейзенбергом, которые что-то все-таки поймали и возились с уловом, остальные играли в мяч на поляне, и оттуда-то и дело доносились смех и крики. Между тем Нальянов продолжал демонстрировать свои низменные вкусы, однако теперь оказывал нежданное предпочтение Мари Тузиковой. Слишком грузная для игры в мяч, девица сидела в одиночестве на парковой скамье под цветущим каштаном, когда Юлиан, усевшись рядом, занял её каким-то смешным разговором. До Дибича долетали только отдельные слова, но, подойдя чуть ближе, он услышал, что девица со смехом возражает Нальянову.
– - Никакой он не француз, Арефьев просто преподаватель французского языка в гимназии.
– - А сами вы, Мари, хотели бы побывать в Париже?
– голос Нальянова, мурлыкавшего что-то на ухо девицы, звучал сладострастно, почти медово.
– - Кто же не хочет-то? А вы там были?
– - Да, я часто бываю там по делам. Paris - le meilleur des villes, la ville du rЙve et l'amour
Дибича не интересовала эта пустая болтовня, но он по-настоящему удивился, что Нальянов готов заигрывать со столь низкопробными женщинами, почему-то ему казалось, что у Юлиана должен быть изысканный и тонкий вкус. Впрочем, задавался он этими вопросами недолго, озабоченный совсем другим: шляпка Елены по-прежнему лежала на скамье, и Дибич осторожно приблизившись, присел рядом и осторожно засунул записку за внутренний ободок шляпки. Потом поднялся и вышел на поляну.
Вскоре к нему присоединился Нальянов: он отчего-то был мрачен и насуплен, глаза метали искры, а губы кривились. Удивительно, но даже такая мимика его не портила: это лицо было красиво и в жестокости. Но это выражение странно не вязалось с только что слышимой Дибичем болтовнёй с Тузиковой, и Дибич даже испугался. Юлиан несколько минут молча озирал поляну и играющих, потом медленно пошёл прочь.
Дибич и Ростоцкий с двух сторон почти одновременно окликнули его, и Нальянов обернулся.
– - Вы уже домой, Юлиан Витольдович?
– заискивающий тон старика Ростоцкого заставил Юлиана остановиться.
– Вы же завтра будете?
Юлиан вежливо кивнул.
– - Да, Георгий Феоктистович, непременно, мне просто на почту надо.
– - В добрый час, Юлиан Витольдович.
Дибич, оставивший распоряжение Викентию пересылать ему всю почту в Павловск, догнал Нальянова на выходе из парка. Дипломат был уверен, что слова Юлиана про почту просто отговорка, но ему самому не резон было оставаться в Сильвии, и он поторопился уйти с Нальяновым. Если девица захочет прийти - она всё поймёт правильно.
По дороге Дибич полушутя обронил:
– - Вы, как я понял, Жюль, пригласили девицу в Париж?
Нальянов снова проигнорировал его попытку к сближению.
– - Я, дорогой Андрей Данилович, никого никуда не приглашал.
Дибич с досадой окинул взглядом Нальянова: Юлиан не только снова назвал его полным именем, но ещё и в тоне его проступило что-то раздражённое, почти гневное. Впрочем, Нальянов вскоре оттаял, заговорил о посторонних предметах, а возле почты остановился, извинившись, что ему надо отправить телеграмму. Дибич тоже зашёл вслед за Юлианом в небольшое здание в Медвежьем переулке. К сожалению, на его имя ничего не получали, а Юлиан, видимо, ограничившись в телеграмме несколькими словами, вышел на улицу вслед за Дибичем буквально через пару минут.
Часы Дибича показывали уже седьмой час вечера. Андрей видел, что солнце клонилось к закату, потонув в тяжёлых дымно-серых тучах, и выразил сомнение, что завтра будет солнечно. Нальянов сдержанно кивнул. Чтобы просто поддержать разговор, а отчасти потому, что мысли его против его воли кружили вокруг предстоящего ночного свидания, Дибич осторожно спросил Нальянова:
– - А вам, как я вижу, нравятся свободные женщины?
– - Я вам уже говорил, Андрей Данилович, что мне никакие не нравятся, - в голосе Нальянова проступила усталость.
– И, кстати, я уже говорил вам, не делайте глупостей, по крайней мере, сейчас, пока мы в этом гадюшнике. Я сам не ангел, но эти переустроители мира меня немного пугают.