Молох ведьм

Мендыбаев Александр

— Вспоминай меня. Вспоминай меня чаще. Если есть хоть малейшая возможность попасть в рай, то я буду там. И буду тебя ждать. Ты узнаешь меня, узнаешь меня всегда, мой милый. Если же рая нет, то я прилечу к тебе весенней пташкой или прибегу юрким зверьком. Тогда ты тихо прочитай мой стих, вспоминая рыжую девчонку, которую ты угостил яблоком.

В последние минуты жизни не я утешал её, а она меня. Я смутно помню, что было дальше. Словно в беспамятстве, я пытался защитить её от вошедших солдат, они стояли в недоумении. Верховный Камерарий и Великий Инквизитор

вошли в камеру, чтобы проводить меня в покои, где мне сделалось дурно. Кажется, я кричал, чтобы ей не надевали карочу — позорный колпак еретика, потому что она исповедовалась и примирилась с Богом.

Меня опоили каким-то зельем и, признаться, это было высшее милосердие ибо я не видел костра и не слышал криков несчастной Розалин. Лишь поздно вечером шатаясь от горя, я сходил к месту казни и собрал немного пепла в табакерку.

Верховный Камерарий и Великий Инквизитор за ужином утешали меня, не проронив ни единого срамного слова о несчастной Розалин, а Великий Инквизитор даже промолвил:

— Святой Отец, вы проявили себя как истинный христианин. Вы прошли этот страшный путь и смогли вернуть неслыханную грешницу в лоно церкви. Вы можете собой гордиться. Будем надеяться, Господь много милостивее нас с вами.

Он закрыл лицо руками и тихо промолвил:

— Боже, что же мы делаем.

Я не буду писать измышлений как изменилась моя личность после этих испытаний. Скажу одно — Розалин, кем бы она ни была, больше нет и миссия CSI окончена. Считаю свой долг перед Комиссией полностью исполненным.

Я вернул Око Дьявола Верховному Камерарию и сложил с себя полномочия Кавалерье. Я возвращаюсь во Францию, чтобы оставить церковную службу. Я клянусь раздать все богатства, себе же оставлю лишь малую толику, чтобы хватило купить клочок земли, где я упокою прах несчастной Розалин.

Пока всё ещё Кардинал-священник с титулярной церковью Сент-Жюст, Его Преосвященство, Луи Симон.

Джессика рыдала, дочитывая рукопись. Даже Эльва прослезилась левым глазом.

— Теперь я понимаю, почему эти записи не попали в Magna Venari. Его Высокопреосвященство разоблачил всю шайку палачей и бюрократов. Да, этот Луи Симон… знаешь Джессика, если он не врёт, то справедливости ради, я должна признаться, что были люди и среди… Немедленно прекрати плакать. Возьми, наконец, себя в руки!

— Я…я не знаю. Проклятая Розалин. Как она могла так подло подставить эту невинную девчонку…

— Откуда ты знаешь, что она её подставила? Вполне вероятно, что ведьма сама согласилась в обмен на вечную жизнь. Не забывай — Розалин обещала всех воскресить. Кто знает, может подлая чертовка и сдержит когда-нибудь своё слово.

Стены затряслись. Джессика и Эльва свалились на пол.

— Быстрее. Портал опять барахлит.

Джессика бросилась к кротовой норе, прихватив шулам алуурчин и Зиленштайн — легендарный Камень Душ, в котором, словно в снежном шаре, изумрудными вихрями кружились частицы Розалин, отнятые у Клэр Макдауэл, Дорки Балаш и Сувданцэцэг.

Джессика ползла по норе, пахнущей затхлой сыростью и электричеством. Рыжая

девчонка, принявшая лютую смерть на костре, не выходила из её головы. Она избавит несчастную от лишних мук и освободит от груза проклятой души.

Глава 41

Джессика ничего не понимала. Руки увязли в каком-то желе, двигаться становилось всё сложнее. На минуту даже показалось, что она, словно муха ползёт по потолку. Что-то постоянно отталкивало её назад, тоннель не кончался. Сзади кряхтела Эльва.

— Портал нестабилен. Пора возвращаться.

— Нет.

— Джессика, ты опять не слушаешься. Попадём в беду.

Нору трясло, жуткий поток ветра всё время сносил их назад, Джессика уже не понимала, в какую сторону движется. Пол тоннеля покрылся скользкой ледяной коркой.

— Я возвращаюсь, дрянная девчонка. Не хочу погибнуть в этом омуте.

— Дай мне Зиленштайн и вернись к алтарю. Я сделаю всё сама.

— Ты хоть понимаешь, что…

Джессика обернулась к Эльве.

— Давай сюда Зиленштайн и отправляйся к алтарю, удержи портал в равновесии.

Крепко выругавшись, старуха начала пререкаться. Но Джессика не отставала.

— Дай мне Зиленштайн, чёрт тебя побери!

Что-то грузное покатилось по ледяному полу. Джессика, ориентируясь на звук, резко опустила руку. Зиленштайн! Холодный, круглый как яйцо камень, слегка обжигающий ладонь там, где частицы души задевали поверхность. Раздался жуткий свист, она почувствовала как Эльву отбросило назад. Вихрь подхватил Джессику, стало трудно дышать. В глазах потемнело, последней мыслью было не выпустить Зиленштайн из руки.

Очнувшись, Джессика поняла, что находится посреди брусчатой мостовой. Проходившие мимо люди не обращали на неё никакого внимания. Кто-то бросил мелкую монету. Рядом лежали несколько медяков и краюха хлеба размером с ладонь.

Сморщенная, словно изюм, вся в чёрном старуха, преследовала какого-то богато-одетого господина, сложив руки перед собой.

— Por favor, por favor, seor[1].

— Убирайся прочь, проклятая попрошайка.

Грубиян резко толкнул старуху, та свалилась рядом с Джессикой. Увидев хлеб, она снова сложила руки и преклонив голову, начала клянчить. Джессика протянула ей краюху. Старуха вгрызлась в неё, с жадностью выедая мякоть. Сглодав кусок почти до корки, она вытерла рукавом сизые губы.

— Спасибо, внучка. Только зря мы тут с тобой сидим. Скоро казнь. Толпа никогда не бывает столь щедрой. Пошли за мной.

Она схватила Джессику и потащила вдоль грязных улочек. Поворот, арка, ещё поворот, аллея, канава. Наконец они очутились на огромной, забитой народом площади.

— Всё готово к казни. Сейчас поведут несчастную. А ты стой и наблюдай. Пока грешницу не сожгут дотла, о милостыне нечего и думать. Люди будут слишком заняты редким зрелищем. Чего доброго могут и поколотить. Но как только всё закончится, смело приставай и к богатым, и к бедным. В такие дни каждый думает о своей грешной душе. Многие будут рады откупиться парой монет.