Молох. Укус кобры
Шрифт:
Официантка быстро уходит, обрадовавшись возможным чаевым, а дочка доливает мне в стакан воды.
— Я не голодна вообще-то, — храбрится.
— Меня это не волнует. Ты должна поесть, потому что нам предстоит долгая дорога. Я не позволю ему нас найти, поняла? Всё, дай сюда свой телефон.
Есения недоверчиво протягивает мне гаджет, а я тут же без зазрения совести крошу вилкой тоненькую трубку, совсем недавно подаренную ей на день рождения.
— Мам, ты что?! — вскидывается дочь, а я молча проворачиваю то же самое и со своим телефоном.
— Пока обойдёшься без соцсетей и прочего дерь…
ГЛАВА 11
Облокотившись на раковину, реву и тихо матерюсь. Смотрю в зеркало на своё отражение, вспоминаю тот день, когда погибала в подъезде одиннадцать лет назад. Неужели всё было зря? Зря Молох меня спасал? Зря любил?
Мотаю головой, резким движением смахивая со щек влагу. Нет. Не зря. Потому что там, в зале кафе, сидит моя девочка. Моя малышка. Она не зря появилась на свет.
И чтобы всё вдруг не потеряло свой смысл, я должна защитить дочь.
Умываюсь ледяной водой, чтобы привести себя в чувство. Не время раскисать. Пора вспомнить, кто я. Пора вспомнить, что я сделала. Я не имею права прятаться за жалостью к себе.
Выбрасываю сломанные трубки в мусорное ведро, промокаю лицо бумажным полотенцем и, глубоко вдохнув, выхожу в зал. И тут же упираюсь помутневшим взглядом в широкую спину, обтянутую кожаной курткой.
Мне не нужно видеть его лицо, чтобы узнать. Не нужно чувствовать его запах, чтобы понять: он здесь. Сидит напротив моей малышки, а та, округлив глаза, смотрит на него. И под ногами едва не разверзается земля.
— Нет… Нет! Нет! — кричу, бросаясь к ним, на что немногочисленные посетители кафе поворачиваются в мою сторону. Плевать. На всех плевать. Потому что ему ничто не помешает навредить моей девочке. Ему всё равно, где и как, кто свидетель. Молох убивал людей в самых людных местах, посреди белого дня.
Пока несусь к ним, истерично кричу и плачу. И в панике мечутся мысли, словно жалящие, обезумевшие осы. Как он выследил нас так быстро? Как догнал? Я ведь ехала сюда около двух часов, сменила несколько направлений, и за нами не было «хвоста». Как?!
Останавливаюсь рядом со столом, хватаю дочь за руку и с силой дёргаю на себя. Есения поднимает на меня затравленный взгляд, а я вонзаюсь взглядом в Молоха. Тот приподнимает лицо, скользит колючими глазами по моему телу снизу вверх. Когда-то этот взгляд сводил меня с ума. Сейчас эффект почти тот же, только вот подтекст другой.
— Не трогай её. Со мной… Со мной делай, что хочешь. Не трогай мою семью, — произношу тихо, заикаясь и запинаясь.
А он медленно растягивает губы в злой ухмылке.
— Семью? А разве не я твоя семья? — слышу его голос впервые за столько лет и понимаю, что ужасно скучала по нему. По голосу, по улыбке, по глазам… Только сейчас они смотрят по-другому. Сейчас они смотрят на меня так, как раньше смотрели на тех, кому было суждено погибнуть от руки киллера. С превосходством и неким подобием жалости. А на дне ядовитым океаном плещется ненависть. Чёрная, жуткая, пронзительная. Накопленная годами. Она меня сожжет, уничтожит.
— Всё в прошлом, Елисей… Всё прошло. Отпусти. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Есть за что. Прости меня. Прости за то, что предала. За всё прости. Но у меня дочь. Муж… Они не виноваты. Отпусти нас. Начни жизнь заново и забудь, — плачу, трясусь от ужаса, пряча дочь за спиной. Она обнимает меня сзади, льнёт, как испуганный котёнок. Моя маленькая девочка.
— Простить, говоришь? Забыть? — он поднимается, и я тут же превращаюсь в маленькую букашку. Как одиннадцать лет назад. Ничего из себя не представляющую, мелкую оборванку, чья дальнейшая судьба зависела от его жалости. — Ты, сука, лишила меня всего, — склоняется так, чтобы слышать его могла я одна. — Ты не только против меня свидетельствовала. Ты лишила меня себя. Лишила меня семьи, которую я хотел создать с тобой. Помнишь, я говорил, с другим не будешь? Помнишь, тварь? — Я зажмуриваюсь, но он хватает меня за лицо, сжимает пальцами скулы до боли. — Ты не будешь. Ни с кем. Больше никогда. У тебя больше не будет другого мужика, — задыхается, гневом мне в лицо дышит. — У тебя больше ничего не будет. Я лишу тебя всего, как ты лишила меня.
Он выравнивается, и я упираюсь взглядом в его грудь. Почему-то вспоминаю о татуировке, которая сейчас под тёмной кожей куртки. Страшная кобра с разинутой пастью готовится к прыжку. Пустить свой яд по моим венам, отравить. Обвиться вокруг шеи и лишить дыхания. Но я всё равно хочу её увидеть. Ещё раз коснуться кончиками пальцев.
— Я всё отдам, — поднимаю взгляд выше, на его подбородок, покрытый трёхдневной тёмной щетиной, на губы, полные, слегка потрескавшиеся. В глаза посмотреть сил нет. Я и так знаю, что там. Там мой приговор. — Все деньги, имущество… Только позволь нам с дочкой уехать, — о муже не упоминаю намеренно. Не нужно сейчас.
— Оставь себе свои сребреники*, — скривил губы от отвращения. — Дешёвка поганая.
Хуже пощёчины. Больнее раз в сто. Но я знала, что он скажет. Как знала и самого Молоха. Он не прощает. Он ненавидит предателей. И он, правда, меня любил.
Только любил не так, как принято показывать в сладко-приторных мелодрамах. Он любил меня по-своему. Грубо, жёстко, иногда даже жестоко. Так, как не любил никто ни до него, ни после.
С Володей у нас то, что принято считать идеальными отношениями. Он всегда советовался со мной, даже по мелочам. Он всегда прислушивался ко мне, и окончательное решение мы принимали вместе. Он любил спокойный, классический секс три-четыре раза в неделю, после чего всегда по-отечески целовал в лоб, и засыпали мы в обнимку.
С Молохом у нас было всё с точностью до наоборот. Поначалу я долго не могла привыкнуть к мужу, потому что он казался мне скучным и пресным. Тогда мне уже было с чем сравнить. После Елисея, который трахал меня, как умалишённый, по нескольку раз за ночь, после наших бурных скандалов и не менее безудержных примирений, Володя мне напоминал пушистого одуванчика. С одной стороны – это хорошо. С таким мужем удобно и уютно, как в тёплых тапочках зимним утром. Но с другой… Невероятно грустно. Потому что авторитарные личности, вроде Молоха, покоряют полностью. Прогибают под себя, иногда ломают. Проникают в мозг, в кровь и вырабатывают зависимость на генном уровне. Я была от него зависима.