Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе
Шрифт:
В тот же день, в среду, желая себя обелить, перед магистратами предстала девушка по имени Уилки. Она в течение полугода прислуживала миссис Марр и лишь шесть месяцев назад ушла от нее. Когда сразу после убийств судьи допрашивали Маргарет Джуэлл, та дала показание, что миссис Марр уволила Уилки, заподозрив в нечестности. Возникла ссора, и обвиняемая девушка грозила убить хозяйку. Миссис Марр мягко упрекнула служанку за несдержанность в выражениях и попросила не волновать ее на таком позднем сроке беременности. Угрозы и неприязнь вряд ли были настолько серьезны, поскольку позднее Уилки навещала Марров, «одетая в белое платье, черный бархатный короткий жакет, капор с маленьким перышком и башмаки с греческими завязками». Скорее всего эти визиты были вызваны желанием покрасоваться в своем пышном наряде и показать независимость, а не справиться о здоровье бывших хозяев, но, судя по всему, встречи были дружескими. Миссис Марр, по словам Маргарет Джуэлл, часто уговаривала Уилки сдерживать вспыльчивый и горячий нрав, но при этом уверяла в своей дружбе и готовности помочь, если та бросит ремесло проститутки и вернется к честной службе. Неудивительно, что Уилки не захотела променять «белое платье, башмаки с греческими завязками» и свободу на монотонную работу служанки и тесную кухню в подвале дома 29 по Рэтклифф-хайуэй. Но теперь пришла, чтобы доказать свою невиновность и, чем сумеет, помочь магистратам. Ее немедленно оправдали.
Продолжали циркулировать слухи, мнения, обрывки информации. Одна обнадеживающая статья вызвала особенное волнение. «Таймс» писала, что полицейские разосланы по всем направлениям. Оказывается, примерно в половине второго в ночь на воскресенье, когда произошло убийство, один из работников господ Симов из Сан-Таверн-Филдс, получив жалованье в восемь шиллингов, вернулся домой в очень грязной рабочей блузе. Это заметила его домохозяйка и спросила, в чем дело и где он был. Выяснилось, что его облило маслом из лопнувшего бочонка и ему пришлось отмываться. Женщина заметила, что холодной водой масло не смыть, к тому же не чувствуется запаха. Вскоре мужчина отправился спать в комнату, которую делил с другим съемщиком, но рано утром исчез, и с тех пор его не видели. Решили, что он ушел по Портсмутской дороге. Его описывали так: среднего телосложения, тридцати лет от роду, с одним глазом, в сильно застиранной, полинявшей холщовой блузе и темных штанах. Эта волнующая новость побудила граждан к бурной деятельности, которая оказалась на удивление эффективной. В следующее воскресенье судьям Шэдуэлла пришло срочное послание от лорда Миддлтона, магистрата из Годалминга, который сообщал: разыскиваемый мужчина по имени Томас Найт схвачен и помещен в Гилфордскую тюрьму. Из Шэдуэлла в Годалминг немедленно отправили двух полицейских с заданием привезти этого человека обратно в Лондон.
Тем временем новость об исчезнувшем одноглазом в испачканной рабочей блузе распространилась по округе, и прежде чем Томаса Найта успели опознать и посадить за решетку, туда по подозрению попали несколько подвернувшихся под руку горемык. На Боу-стрит из прихода Сент-Джайлза поступила информация от какого-то повара, что одноглазый мужчина в рабочей блузе и темных штанах, соответствующий описанию Найта, находится там. Его арестовали и привели на Боу-стрит, где он сказал, что является плотником, занимается поденной работой и проживает на Шай-лейн. Но вразумительно объяснить, где находился в момент убийств, не сумел, и магистраты задержали его для выяснения обстоятельств. Когда арестованный в следующий раз предстал перед судьями, домовладелец подтвердил, что он в самом деле снимает жилье на Шай-лейн и в момент убийств находился в своей комнате в постели. Поэтому его отпустили, а «Таймс» едко заметила, что благодаря идиотской манере изъясняться он создал неудобства себе самому и тем, кто повыше его.
В субботу на Боу-стрит поступило еще одно сообщение: на Уиндмил-стрит видели человека в запачканной кровью рабочей блузе, который шел с какими-то солдатами. Наступил момент, когда полиция в замешательстве без разбора хватала всех, кто был в одежде с кровавыми пятнами и хотя бы отдаленно напоминал Томаса Найта. Полицейского послали привести в суд нового подозреваемого. Он нашел мужчину в компании с несколькими матросами. Они объяснили, что мужчина завербовался к ним и получил семь шиллингов в качестве премии за добровольное поступление на службу. Но они решили, что это мошенничество, поскольку этот человек из-за хромоты не подходил для службы. Его привели в суд, где он объяснил происхождение кровавых пятен – сказал, что нес овечью голову, и с нее накапала кровь. Его оправдали и отпустили, но в это же время поступили сведения еще об одном важном открытии. Некто Харрис с товарищем, судя по всему квакеры, шли воскресным утром на собрание на Пенн-стрит и – как теперь вспомнили и сказали судьям Шэдуэлла – увидели у приходской сторожки посреди Рэтклифф-хайуэй матросскую фуфайку и носовой платок, и то и другое было сильно перепачкано в крови. По этому поводу магистраты повесили еще одно объявление:
Судом получена информация, что в прошлое воскресенье, примерно в четверть девятого, у сторожки прихода Святого Георгия на Рэтклифф-хайуэй (Миддлсекс) была замечена запачканная кровью матросская фуфайка (или рубашка) и рядом платок в таком же состоянии.
Просьба к тому или тем, кто подобрал и, возможно, сохранил эти предметы, незамедлительно принести их в суд, поскольку предполагается, что они могут послужить ключом к разгадке ужасных убийств на Рэтклифф-хайуэй. Просьба также к тем, кто обладает сведениями об упомянутых рубашке и платке, явиться в суд, и они будут щедро вознаграждены за труды. По поручению магистратов
Предлагаемые вознаграждения были и в самом деле щедрыми. К этому дню они превысили 600 фунтов – солидное состояние в то время, когда жалованье мастерового за неделю составляло всего фунт. 14 декабря правительство увеличило обещанную награду со ста до пятисот фунтов – неслыханная сумма. К этому добавлялись пятьдесят фунтов от прихода Святого Георгия, двадцать – от речной полиции Темзы и пятьдесят гиней лично от достопочтенного Томаса Боуэса, что и было обнародовано 14 декабря.
Семью Марров похоронили на следующий день, в воскресенье, почти ровно через неделю после их смерти. В церковном дворе прихода Святого Георгия на Востоке вырыли одну на всех могилу. Погода всю неделю стояла холодная, и лопаты могильщиков звенели о землю, как о металл. Но день погребения выдался мягче, и дыхание столпившихся с раннего утра на Рэтклифф-хайуэй людей поднималось в воздухе, словно легкая дымка. Слышались постукивание замерзших ног о мостовую, приглушенный говор, хныканье нетерпеливых детей. Ровно в половине второго тела подняли по ступеням под своды неподражаемой башни архитектора Николаса Хоксмура с ее великолепным венцом из колонн
Картину описывает репортер того времени Джон Фэрберн:
«В этот день Рэтклифф-хайуэй представлял собой сцену мрачной скорби и стенаний. Наверное, не бывало случая, чтобы печаль сопровождалась таким всеобщим унынием, как в этот раз, когда молодую семью провожали в безотрадный дом смерти. Невозможно выразить, с какой торжественностью вели себя люди всех званий. Толпа образовала строй, проведя несколько часов в терпеливом ожидании. Многочисленные отстоявшие службу молящиеся остались, чтобы увидеть трогающее за душу зрелище. В половине второго не без трудностей подошла процессия. Церемонией руководил преподобный доктор Фаррингтон, который совершил заупокойную мессу, почти подавленный грузом своего долга. Процессия вступила в храм в следующем порядке:
впереди несли тело мистера Марра;
за ним тела миссис Марр и маленького Тимоти;
далее шли отец и мать мистера Марра;
мать миссис Марр;
четыре сестры миссис Марр;
единственный брат мистера Марра;
другие родственники усопших;
друзья мистера и миссис Марр;
всего восемнадцать скорбящих, среди которых девушка-служанка.
Горе престарелых родителей, братьев и сестер покойных являло собой самое душераздирающее зрелище, и собравшиеся дружно проливали слезы сострадания. После церковной службы тела принесли на кладбище и похоронили в одной могиле. Хотя народу было много, все вели себя благопристойно, однако не могли удержаться от крепких выражений, сообща призывая небеса обрушить возмездие на головы неизвестных убийц».
И вот небольшое, но трогательное заключение: после того как коронер вынес вердикт, родственники юного слуги забрали его тело и похоронили в другом месте. Марров погребли в южном конце кладбища и над могилой поставили высокий надгробный камень:
«В память о мистере Тимоти Марре двадцати четырех лет, его жене миссис Селии Марр двадцати четырех лет и их сыне Тимоти Марре трех месяцев от роду, которых жестоко убили 8 декабря 1811 года в их собственном доме номер 29 по Рэтклифф-хайуэй.
Встань, смертный, пред могилой сей,
Над ней слезу пролей.
Отец и мать во гробе спят,
Сын тоже рядом в ней.
Недолог был их путь земной,
Ушли в недобрый час ночной —
Убиты злобною рукой.
Пришлось им вместе смерть принять,
Лютее смерти нет,
Жестоких мук не передать,
Каких не видел свет.
Им не оплакивать друг друга,
Удел чужих по ним вздыхать.
Прожили жизнь в любви,
Час пробил вместе умирать.
Прохожий, вечно помни об их уделе грозном
И от греха отворотись, пока еще не поздно.
Жизнь в этом мире ненадежна,
Боль, горя круговерть.
Очистись от греха, не дай ему довлеть,
Ведь и тебя, как всех, подстерегает смерть».
Таким образом, в течение недели после убийства Марров не случилось ничего, кроме их похорон. Вапинг нисколько не изменился. Убийцы по-прежнему разгуливали на свободе. Огромные корабли все так же ставили паруса и выходили в плавание из замечательного нового лондонского дока. Наступал прилив, горизонты раздвигались до бесконечности, и все помыслы безразличных к местным слухам моряков были в бескрайнем мире. И у склонных к поэзии лондонских магистратов на той неделе появилась возможность выйти за пределы знакомых берегов. Утомленные допросами португальцев и ирландцев, окруженные идиотами и пьяницами и, не исключено, корпевшие над эпитафией на могилу Марров (ах, как хочется пофантазировать и предположить, что эти вирши вышли из-под пера Пая), они имели возможность посетить лекции, которые на Флит-стрит прочитал истинный поэт. В последующую за убийствами неделю Кольридж, изнывающий от всепобеждающей власти опиума, прочитал несколько лекций о пьесах Шекспира. Все это время газета «Лондон кроникл» сообщала об этих выступлениях, подверстав текст в колонку, которая так не вязалась со всем, что было напечатано рядом. Один заголовок кричал: «Убийство семьи Марров», а другой сообщал: «Лекции мистера Кольриджа». Читатель, потрясенный сообщением о выбитых мозгах и пролитой крови, мог обратиться к более спокойной и вечной теме. «Шекспировские чтения, – писала газета, – быстро приобретают у публики популярность, а поэт-лектор обладает необходимым даром, чтобы вызвать восхищение у тех, кого, как мы понимаем, особенно хочет порадовать – прекрасный пол».
В понедельник волнения возобновились – в суд Шэдуэлла в почтовом дилижансе привезли Томаса Найта. Ему повторили, в чем его подозревают. В субботу две недели назад он вернулся домой заметно удрученный. Снял блузу, а затем принялся ее отмывать и сушить у огня. Пятна на блузе очень напоминали кровь. На следующее утро Найт рано покинул комнату, которую снимал, не сказав хозяйке, куда направляется.
Задержанный отрицал все, кроме последнего, и изложил вполне связную историю, от которой ни разу не отступил. Заявил, что родился и вырос в Портсмуте, приехал в Лондон примерно шесть недель назад и все это время работал трепальщиком льна в компании господ Симов, где изготавливались канаты. Но в субботу две недели назад решил отправиться в Портсмут, где его жена жила со своим отцом. Она уже некоторое время болела, ее надо было привезти в город. В субботу вечером Томас пошел в паб «Королевский герб», который содержит мистер Эдвардс, где собирался получить жалованье за неделю, составлявшее двенадцать шиллингов. Он оставался у Эдвардса до одиннадцати часов и выпивал со своим товарищем по работе. Затем пошел домой и вскоре лег в кровать. Найт отрицал, что стирал блузу и вообще снимал ее до того, как отправился спать. Задержанный совершенно не был удручен, наоборот, пребывал после выпивки в добром расположении духа и шутил с хозяйкой, которая журила его за то, что он, пользуясь отсутствием жены, пускается в поздние загулы. На следующее утро он поднялся примерно в половине восьмого, пошел к мастеру Симов мистеру Додсу, сказал, что уезжает в Портсмут за женой, и попросил присмотреть за его инструментами, пока будет в отъезде. Потом заглянул в «Королевский герб» в надежде, что ему вернут полтора шиллинга, которые ему был должен Эдвардс, и недолго оставался там с товарищами. С час прогуливался по Шэдуэллу, встретил отца и сына Квиннов и зашел с ними в винный погребок выпить джина. Провел с ними время до десяти утра воскресенья, затем отправился в Портсмут. Из всего пути ехал только двенадцать миль и в Портсмут добрался лишь к вечеру в понедельник. Оставался с женой и ребенком в Госпорте до четверга, затем вся семья отправилась в Лондон. Вечером в четверг они прибыли в Питс-Филд, где переночевали. А на следующий день в Годалминге к нему подошли двое полицейских и предъявили обвинения, каковые он отверг и поклялся Господом, что невинен, как новорожденный младенец. Причина же, по которой не сообщил хозяйке дома, что уезжает в Портсмут, была проста: задолжал ей три шиллинга. Имея всего двенадцать шиллингов, Найт опасался, что хозяйка, если узнает, что он уезжает, станет настаивать, чтобы вернул долг.