Молот ведьм
Шрифт:
Но скоро эти мысли улетучились. Винченцо подлинно осмыслил главное. Следует отличать адептов дьявола, работающих за плату, от рабов дьявола, трудящихся на хозяина без всякого вознаграждения. Рабство дьяволу — это имманентность ему, полная тождественность с ним, а дьявольские дары — это покупка дьяволом свободной души. Сатана не хотел покупать ни душу Пинелло-Лючиани, ни душу Нардолини — потому что они и так, сами того не подозревая, давно уже принадлежали ему. И потому-то, тут слепец прав, Пинелло-Лючиани воистину стократ страшней клоуна-колдуна Гвидо.
Но сам
Винченцо поднялся и направился домой.
Теперь он понимал больше и мог говорить со старухой Леркари более предметно. Особенно же ему хотелось уточнить те мерзкие, царапнувшие душу слова слепца Альдобрандини о Пинелло-Лючиани. «Он начал совращать мальчишек и тем утешился, но он хотел владеть жизнями и смертями, а мог лишь нанять убийц, что, в принципе, доступно всякому. Он служил мессы святого Секария, его жертвы сходили с ума и погибали, но дьявол был глух к его мольбам…»
О мессе святого Секария католики говорить не любили, это было кощунство. Винченцо читал о ней. Служили дьявольскую обедню в разрушенной церкви, за час до полуночи. Он помнил и молитву сатане, там произносимую. «Господин и владыка, признаю вас за своего бога и обещаю служить вам, покуда живу, и от сей поры отрекаюсь от Иисуса Христа, и Марии, и от всех святых, от миропомазания и крещения, и от всей благодати Иисуса Христа и от апостольской церкви и от всех молитв её, которые могут быть совершаемы ради меня, и обещаю поклоняться вам, и в случае, если восхочу обратиться, даю вам власть над моим телом, и душой, и жизнью, как будто я получил её от вас, и навеки вам её уступаю, не имея намерения в том раскаиваться…»
И человек, произнёсший это, сегодня противостоял ему?…
Джустиниани вернулся, когда конюх ещё не воротился, зато в портал его виллы завернул экипаж.
Винченцо остановился у окна и увидел донну Марию Леркари, вылезавшую при поддержке своего кучера из кареты. Джустиниани удивился только на минуту, сразу поняв, что ничего естественнее этого визита и быть не могло. Глория, очевидно, побывала у неё и передала его слова о предложении Пинелло-Лючиани.
Винченцо вздохнул, вынул из потайного ящика стола ларец и, поставив его на стол в гостиной, прикрыл вечерней газетой.
Трубочист, появившись, как всегда, невесть откуда, запрыгнул на стол и замер в позе Сфинкса.
— Не продавайте, я же предупреждала вас, — прошипела старуха от двери, не обратив никакого внимания на вежливый поклон Винченцо и не здороваясь.
Джустиниани тоже не стал делать вид, что не понял её милость.
— Я не сказал ни да, ни нет, — Винченцо сел и убрал газету с ларца, заметив, как вздрогнула при виде его донна Мария, — и мой выбор будет зависеть от вашей откровенности. — Старуха обессиленно плюхнулась в кресло. Джустиниани увидел испарину на её седеющих висках, закрашенных персидской хной. — Что будет, если я швырну этот ларец в камин?
Джустиниани внимательно следил за собеседницей.
— Больше дюжины трупов, — еле слышно пробормотала она.
Джустиниани на мгновение оторопел, ему показалось, что старуха издевается над ним, но тут же понял, что донна Леркари не лжёт. В глазах её застыл ужас.
— И я должен в это верить?
— Это Богу нужна ваша вера, — со странной злостью огрызнулась старуха. — Дьявол в ней ничуть не нуждается. Вы можете сколько угодно не верить, что будет гроза — ваше неверие не помешает ей разразиться.
— Как эти куклы попали сюда?
Старуха облизнула пересохшие губы, снова чем-то неуловимо напомнив Джустиниани лисицу, и торопливо начала рассказывать.
Гвидо Джустиниани предлагал им исполнить любое их желание. Всё, что требовалось — клочок ваших волос, или кончик ногтя. Он производил какие-то магические заклинания, и желание исполнялось. Но потом оказалось, что Джустиниани одурачил их: и желание-то, исполнившись, не приносило радости или приводило к беде, и все они оказались на крючке у Гвидо, сделавшего вольты каждого из них. Если он ссорился с кем-то, назавтра тому было плохо: Джустиниани через эти чёртовы куклы делал с ними, что хотел, ещё и издевался.
— И, тем не менее, вы обожали моего дядюшку. Почему?
Оказалось, Гвидо вёл себя по-свински не со всеми. Тем, кто был ему предан и восхищался им, он помогал: исцелил грудную жабу Теобальдо Канозио, врачевал почечуй у Чиньоло, помогал чем-то и Массерано, пособлял и ей, научил её и Гизеллу наводить порчу на молодых девок, это омолаживает.
— Это вы навели порчу на Марию Убальдини?
Лицо старухи потемнело от злости.
— Это Гизелла. Дерзкая молодая сучка смеялась над ней, говорила, что с физиономии Гизеллы можно лепить горгулью. Издевалась. Ну, никто её за язык не тянул, по заслугам и получила.
Джустиниани вздохнул.
— А Пинелло-Лючиани? Кстати, правда ли, что он служил чёрные мессы?
— Да, — пренебрежительно кивнула старуха, — он и его молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но — ничего не вышло, — она высокомерно, с явным злорадством, усмехнулась, — Бьянко совратил свою сестрицу — но инцест ничего не дал. Рокальмуто принёс в жертву свою сестру — но бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, а толку не было.
Джустиниани в ужасе откинулся в кресле.
— Что? Один… обесчестил сестру, а другой… сам… принёс… сестру в жертву? Вы шутите? — Винченцо слышал о чём-то подобном от Тентуччи, но подумал тогда, что это просто светские сплетни, пустые наговоры.
— С чего бы? — удивилась старуха, — если бы заклинание сработало, Рокальмуто получил бы дар ясновидения и беспроигрышной игры. Да всё без толку, — злорадно обронила донна Мария, снова уподобившись лисице, поймавшей мышь, — дьявол не подчиняется никому, он — бог своих прихотей, а не чужих желаний. Сейчас Берризи пытается…