Монах: последний зиндзя
Шрифт:
Снова и снова монголы подтягивали свои силы и собирались то в этом месте, то в том, стараясь прорваться сквозь наши ряды. Камнями и хуа пао они пробили дыры в наших глиняных стенах. Мы заполняли проломы нашими телами, неистово перебегая с места на место, чтобы отбросить неприятеля назад. В конце второго дня сражения мы были измучены и пребывали в отчаянии. Нам оставалось только – насколько мы могли видеть – сражаться, пока нас не перебьют, в надежде, что потом поднимется подкрепление. Мы молились в эту ночь. Священники бродили взад и вперед между нами всю ночь, нося свои походные алтари, распевая и заглушая запах хуа пао ароматным благоуханием ладана…
Другой запах стоял в воздухе в эту ночь – запах дождя. Воздух становился холоднее и влажнее, и мы кутали себя в одеяла и дрожали за нашими земляными стенами. Молния сверкнула в тучах, и гром загрохотал, будто монголы выстрелили огненными шарами. Дождь начался утром, в час Тигра. Он быстро превратился в ливень, но люди Кюсю приветствовали его криками радости. Мы, восточные воины, пока не понимали: почему? Поднялся ветер, гудящий, будто сто тысяч стрел с жужжащими головками…
В этот день не было зари. Темнота ночи захватила часть утра, и до часа Дракона нельзя было ничего разглядеть в двух шагах. Даже потом мы не могли видеть, что творится за стенами. Ветер дул всё сильнее и сильнее, пока не стал разрывать деревья в клочья и валить людей в полном облачении и доспехах навзничь. Обломки прибрежных домов проносились над нашими головами. Я видел, как черепичная крыша монастыря Хаката сорвалась и летела по небу, похожая на змея, пока не рассыпалась на куски. Море с рёвом подступило к берегу, к нашим укреплениям, выбрасывая в воздух струи выше верхушек деревьев. Временами ветер и дождь стихали, и мы могли разглядеть залив. Волны, высотой с Фудзияму, обрушивались на прибрежные селения. Захватчики и их кони беспорядочно толпились маленькими группами вдоль берега. Их тенты и громадные машины исчезли. Мы больше были напуганы волнами, чем врагом, и дрожали перед нашими рушащимися стенами, молясь, чтобы нас не затопило.
Шторм стих к следующему утру. Монголы и их флот исчезли. Воды залива Хаката были усеяны бревнами и дощатой обшивкой. По всему берегу мы могли видеть поломанные корпуса сампанов, которые были выброшены на сушу. С криком восторга мы бежали к береговой кромке. Мы натыкались на остатки врагов, скрывавшихся в руинах Хакаты и других городов вокруг залива. Перед тем как казнить, мы допрашивали их. Корейские шкиперы предупредили монгольских командиров, что будет один из великих штормов, которые китайцы называют «тай фун», и что будет безопаснее в открытом море, чем в гавани. Мы узнали позже, что большая часть флотилии погибла в море и тринадцать тысяч монголов утонуло…
Мунетоки перестал говорить и сел, положив руки на колени, пребывая в воспоминаниях о тех ужасах, которые наблюдал. Мальчики хранили молчание, уткнувшись глазами в пол. На их гладких щеках Танико видела поблескивающие следы слез.
Первым заговорил Саметомо:
– Сенсей, как вы думаете, монголы вернутся?
– Они обязательно вернутся, – твердо сказал Мунетоки. – Может быть, в следующем году или, быть может, через несколько лет, но я знаю, что они придут гораздо более многочисленной армией, чем раньше. Мы должны быть готовы к этому! Спасибо богам за нашего великого и мудрого вождя, господина сегуна Муратомо-но Хидейори, который мобилизует нацию для самозащиты…
– Я надеюсь, что, когда монголы придут опять, я буду достаточно взрослым, чтобы сражаться с ними! – сказал Саметомо пылко. Сердце Танико упало, хотя она и знала, что, как мать, мать самурая, она должна гордиться.
Мунетоки встал, возвышаясь над маленькой группой учеников. Вдруг он обернулся к учителю:
– Они славные, эти мальчики, все молодцы. Держитесь на том же уровне!
Лицо учителя просияло, подобно монастырскому зеркалу. Поклонившись Танико, Мунетоки повернулся и вышел из додзё.
Глава 5
«Неужели прошло семнадцать лет с тех пор, когда я в последний раз видела Хэйан Кё? Столица столько выстрадала за эти годы: гражданская война, пожары, землетрясения, чума, мор. Более половины зданий было разрушено и восстановлено. Это уже не тот сказочный город, в который мы с Дзебу пришли много лет назад. Но нет уже и той девушки, которая видела его таким.
Монголы были выдворены, и Хидейори решил посетить столицу с официальным визитом. Мы следовали по Токайдо с тремя тысячами конных самураев и вдвое большим количеством пеших. Я бы предпочла путешествовать верхом, как много лет назад, но Хидейори настоял на том, что занавешенный паланкин – единственное средство передвижения, подобающее супруге сегуна. Сам он ехал на том беспокойном белом жеребце, Цветке Сливы, хотя и держался в седле так же свободно, как сидела бы я – на спине слона. Но люди выстроились вдоль Токайдо, чтобы посмотреть на сегуна, и Хидейори чувствовал, что ему следует показать себя воином. Саметомо не было с нами. Он попросил позволения остаться, и я согласилась, слишком хорошо зная, как он ненавидит Рокухару.
Визит Хидейори бесконечно расстроил императорский двор. Начиная с регента и ниже, он убрал со службы членов семей Фудзивара и Сасаки, заменив их людьми, принадлежащими менее древним родам, которых считал более надёжными. Он также предпринял действия против воинствующих монахов, велев главному консулу государства издать указ, запрещающий синтоистским и буддистским монахам носить оружие и приказывающий Ордену зиндзя распустить своих членов. Неудивительно, что Хидейори предпочел следовать в сопровождении армии.
Мой господин, кажется, больше опасается призраков, нежели живых воинствующих монахов. Со времени нашей женитьбы я лишь несколько ночей провела в мирном сне. Каждый раз он просыпается с криком, покрытый холодным потом. Такое впечатление, что вся его семья преследует его в снах, не только Юкио, но и его отец, герой Домей, его дед, его дядья и разные знаменитые предки. Хидейори верит в то, что это не просто сны, а явления призраков. Мне трудно понять, почему его семья преследует его во сне, когда он, как никто, сделал клан Муратомо более могущественным и доблестным, чем они были когда-либо. После одного из таких снов только слияние наших тел восстановило его рассудок. Должна добавить, хотя я осмелюсь доверить это только моей подголовной книге, что слишком часто он не способен удовлетворить свои желания со мной.
Через свою собственную сеть самураев и слуг я узнала, что Шисуми, смелая возлюбленная Юкио, сослана в монастырь, в нескольких часах езды отсюда. Я должна выяснить, почему она так внезапно покинула Камакуру.
Как вдова Хоригавы, я унаследовала не только его владения, но и его личные бумаги. Его семья поместила их на хранение в монастырь Кофукудзи в Наро, и я послала за ними. Мысль о том, что я прочту документы, написанные собственной рукой Хоригавы, заставляет мое тело пританцовывать, и нет сомнения в том, что из этих бумаг можно много узнать, в том числе и пикантных и скандальных историй».
Женский монастырь Дзаккоин располагался в горах Охара, севернее Хэйан Кё. Для приличия Танико позволила доставить её туда в паланкине. Сам монастырь являл собой древнее строение с ветхой черепичной крышей и был построен около водоёма, окруженного величественными деревьями. В горах, скрывающих монастырь, маленькие хижины уютно расположились в тени сосен и дубов. Многие из здешних женщин, ушедших от мирской жизни и давших обет, происходили из семьи Такаши. Эти женщины должны были обижаться на таких, как она, кто значительно приобрел при том же повороте колеса кармы, при каком они были унижены.
Танико отдала дань большой деревянной статуе Амиды, стоящей в монастыре, Будды Безграничного Света. Потом она представилась настоятельнице, справилась о Шисуми и была направлена по спиральной каменной лестнице, ведущей к травянистому склону. Через некоторое время Шисуми предстала перед ней с корзиной горных азалий в руке.
Танико проводила Шисуми к её хижине. Это была комната на бамбуковых сваях. К шози были приколоты листы цветной бумаги со стихами из сутр, которые Шисуми скопировала каллиграфическим почерком, отражавшим её душу танцовщицы. Сама Шисуми постарела. Её лицо было изможденным, волосы – гладкими, – она еще не побрила голову, – и края ее залатанной одежды были потертыми. Единственной ценной вещью в ее хижине был сямисен, висевший на стене.
– Ты часто играешь? – спросила Танико.
– Сырость испортила его, боюсь, – сказала Шисуми с печальной улыбкой. – Но я храню его из-за любви и искусства, с которыми он был сделан.
– Почему ты покинула Камакуру, ничего мне не сказав? – спросила Танико. – Ты бы могла остаться со мной. – Через дымку времени Танико опять увидела хрупкую, красивую, молодую женщину, которая в белых одеждах танцевала перед Хидейори.
– Я принесу несчастье любому, кто постарается защитить меня. Я носила ребенка Юкио!
Страх сжал сердце Танико, когда она задала вопрос, на который не хотела получать ответ:
– Что с твоим ребенком?
– Я не хочу об этом говорить, госпожа. Пожалуйста, простите меня.
Танико сильно сжала обе руки молодой женщины:
– Ты должна рассказать мне! Ты должна!
– Мой ребенок ничего для вас не значил, госпожа. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Шисуми, мой первый ребенок, моя дочь, была вырвана из моих рук и утоплена. Я беспокоюсь о детях…
Худые плечи Шисуми содрогнулись в рыданиях: