Монахи. О выборе и о свободе
Шрифт:
– А что делать, если ты не любишь?
– Действительно, где любовь взять, если ее нет в тебе? Многие святые об этом говорили: хочешь какую-нибудь добродетель приобрести – хотя бы начни делать какие-нибудь дела, которые ей соответствуют! Не можешь сестру полюбить, как батюшка говорит: «Почисти ей ботинки хотя бы». Ведь надо успеть превратиться из «тетки» – в монахиню! Отец Андрей как-то сказал: «Послушницей стала, а вокруг все уже: „Матушка! Матушка!“ Тетка с Комаровки!» (у нас рынок так называется – «Комаровка»). Нужен какой-то этап «окукливания» – первые год-два.
И у каждого есть свои болевые точки. Понимаете,
– В монастыре учатся терпеть именно самое болезненное?
– Так ведь и получается! Никто с тебя кожу не сдирает, тебе просто говорят: «Я бы на твоем месте здесь не так спела. И вообще ты сегодня, кажется, не в настроении: как-то вы звучали слабовато». И все! Вся пена поднимается из глубины души. Будешь спорить – тогда какой смысл быть в монастыре? Чтобы доказывать игуменье, батюшке, сестрам свою правоту? В таком случае иди обратно в мир, ты там прекрасно всем все доказала – тебя слушались идеально. Для меня смысл – потерпеть укоры. Это болезненно для самолюбия. Как Игнатий Брянчанинов говорил, до человека еще пальцем не дотронулись, а он уже кричит: «Кожу сдирают!»
В миру – те же проблемы, но здесь они становятся во много раз «выпуклее», важнее, потому что понимаешь: если ты через это не пройдешь, из себя этого не исторгнешь, ты пропал, ты просто никуда больше не сдвинешься с места.
– Получается, постриг не делает человека монахом, и стать монахом ему еще только предстоит?
– Безусловно! Человек становится монахом не тотчас, как на него надевают облачение, хотя в этот момент и происходит таинство. Монахом нужно становиться всю оставшуюся жизнь. А можно и за всю жизнь не стать. Никаким уставом это описать невозможно.
– Подготовиться к монастырю – можно?
– Думаю, это невозможно. Амвросий Оптинский говорил: в монастырь идти – это как с обрыва в воду прыгать: надо прыгнуть, а потом разбираться, ты умеешь плавать или нет. Если будешь раздумывать, готовиться и долго собираться – никогда не придешь. И, как мне кажется, ты ничего не узнаешь о монастырской жизни, если придешь просто пожить, потрудиться. Это все будет внешнее! Когда я пришла в монастырь, то поняла, что ничего не знаю о нем. Хотя, казалось бы, я этих монахинь помню еще Леночками, Машеньками, видела их еще в молодости, стоящими в храме в косыночках. Но этого недостаточно: жизнь в монастыре не выражается и не описывается внешними событиями…
– Смешанный монастырь – редкость для Русской Православной Церкви(в Свято-Елисаветинском монастыре помимо сестер живут пять иноков и пять послушников. – Примеч. ред.). Как так сложилось, что в вашей обители есть и монахини, и монахи?
– Все возможно. Бог – это творчество. Слово «творчество» – от слова «Творец». Господь так устроил. А что делать – противиться? Наши иноки и послушники – монахов пока нет – это чада отца Андрея: один архитектор, другой экономист, кто-то был художником, потом стал иконописцем. Трудились, строили, расписывали монастырские храмы. А потом они почувствовали, что хотят стать монахами и при этом не хотят уходить от батюшки. Митрополит благословил. Самый старший из братьев – 12 лет при монастыре, а монастырю всего-то 14 лет.
Понимаете, ведь и обитель наша возникла против всех правил! На пустом месте, в прямом смысле этого слова. Здесь был пустырь, помойка. Рядом с нами находится психиатрическая больница, туда ходили сестры милосердия с батюшкой – совершали молебны. Главврач разрешил строить за забором часовенку. Литургии служили, причащали больных, и так постепенно возникла необходимость храм строить. А вместо этого построили монастырь. Это рождение обители происходило на моих глазах – я тогда уже была чадом отца Андрея, тоже ходила в больницу на те молебны. Первыми послушницами стали 15 молодых минчанок – студенток, отличниц. Они просто поверили Богу. Как и все мы впоследствии.
– Каждый знает историю других сестер и братьев?
– У нас есть еженедельные собрания всего сестричества (ведь наш монастырь и вырос из сестричества милосердия во имя преподобно-мученицы Елисаветы), которые проводит наш духовник, отец Андрей. Это собрания не только монашествующих: белые сестры, черные сестры, трудники приходят, и иноки, разумеется, тоже. Так вот здесь задаются жизненные вопросы, в том числе и зачем человек пришел в монастырь, как он видит свою жизнь в нем. Многие гости, побывав на сестрическом собрании, нам говорят: «Напоминает первохристианскую общину».
Но сердце монастыря – это монашеское собрание, на котором присутствуют только сестры и батюшка. В каком бы мы ни были состоянии, даже если день страшно загруженный был, даже если было всенощное бдение (а вы представляете, что такое монастырская всенощная, без сокращений, привычных для приходов), все равно оно состоится.
Мы дорожим этим единством. В нашем монастырском правиле есть молитва о единстве отца Софрония (Сахарова) – ее читают и монахи, и белые сестры. Это, конечно, упрочивает монастырь.
И потом, какое может быть разделение? Никто не живет по отдельности, кроме матушки игуменьи – все по двое или по трое: послушница с инокиней, инокиня с монахиней, монахиня с послушницей. Так сделано, чтобы была преемственность и чтобы человек не мог замкнуться в себе, спрятаться, своевольничать. И чтоб всегда имел возможность послужить другому человеку. Тебе душно – потерпи, она храпит – ну, хорошо, пусть сестра поспит, не буди ее. Вот такие элементарные вещи. Так ведь положено и в семейной жизни. Но в миру такая большая семья невозможна, а здесь – пожалуйста. Мы и называемся соответственно: сестры, братья, духовный отец, матушка игуменья. Параллель очень явная.
– Сейчас много разговоров о том, что современное монашество истощилось, что этот институт теряет смысл…
– Но Бог нашел возможность сделать из нас монахов. Хотя мы живем в совсем иную эпоху, чем, например, Сергий Радонежский, чьи родители с младенчества питали его Божьим словом.
Мы сами себя воспитали. Не будем валить на родителей или на эпоху. Мне все время приходит на ум Мартин Иден – герой романа Джека Лондона. Как он, человек из простых, хотел получить образование и ради этого создал для себя очень жесткую программу жизни: спал по четыре часа, как космонавт, работал над собой. Но мы не такие были. Ну и что же теперь? Нельзя современному миру иметь монастыри? Но монашество нужно миру. Есть такая известная мысль о том, что молитвами монастырей стоит мир до сих пор.