Монахи. О выборе и о свободе
Шрифт:
Когда я поступал, во время собеседования никто мне не задал вопроса: «Вы хотите быть священником?» Я не могу сказать, что такая возможность для меня исключалась, но тогда определенного волеизъявления с моей стороны не было. Есть известная книга святителя Иоанна Златоуста «Пять слов о священстве», где написано, что человек не должен сам добиваться чести священства.
– И к концу этих пяти лет ваше отношение к этому вопросу стало более определенным?
– Нет, практически до момента рукоположения я не знал, что буду священником.
– О монашестве – тоже не задумывались?
– Во время учебы в семинарии разговор о монашестве зашел один-единственный раз.
Это был день, когда я получал диплом в 1999 году, а вручал его владыка Лавр. После торжественной части и банкета владыка спрашивает: «Ну, когда к нам?» (он имел в виду – в монастырь: владыка Лавр был настоятелем Свято-Троицкого монастыря [16] ). Я говорю: «Владыка, благословите». Он улыбнулся, задумался и говорит: «У тебя еще дочь маленькая». И на этом разговор был закончен.
16
Свято-Троицкий мужской монастырь (Джордан-вилль, штат Нью-Йорк) – крупнейших и старейший православный мужской монастырь в США, принадлежащий Русской Православной Церкви Заграницей.
В России такой вопрос передо мной ставили неоднократно. Я говорил: «Да, благословите». И вскоре после пострига мне сказали: «Будешь рукоположен в диакона». Все. «Благословите» – и я пошел!
– Это уже в России?
– Да, это же по возращении в Россию…
– Отец Макарий, что заставило вас вернуться?
– Я понял, что надо возвращаться. Это было в 1999 году, а это, если вы помните, год войны в Сербии, когда мне стало очень-очень не по себе.
– Почему?
– Был даже конкретный эпизод, прямая «подсказка». Во время сербской войны мы каждую субботу проводили антивоенные пикеты, митинги. Я перезнакомился с кучей людей. Там было примерно поровну: половина – иностранцы, всякие националы: сами сербы, русские, греки, китайцы, кто угодно! А половина – свои, «местные» борцы за мир, американцы. Надо сказать, что от этих митингов у меня осталось самое теплое впечатление. И вот во время одного такого митинга ко мне подошел какой-то американец (а у нас были антиамериканские плакаты, обоснованно грубые, даже провокационные) и говорит: «Ну что, если правильно все, что у вас тут написано, то что же вас всех сюда несет, что вы к нам претесь-то?!» Примерно в таком духе. Его сразу оттащили свои же. И прошло минут пять-десять, смотрю – он идет назад с понурой головой, извиняться. И говорит: «Простите, я вас оскорбил, я вас обидел». Мы с ним друг другу пожали руки, а я про себя думаю: «А парень-то прав.»
Я восстановил российское гражданство и вернулся. Это был уже 2000 год.
– Так просто? И все оставили?
– А нечего было оставлять: недвижимости у меня не было, деньги я кое-какие заработал, затолкал их в подкладку пиджака, в подметки ботинок.
– Вполне по-советски!
– Ну да. Привез и отдал маме. Здесь у меня был брат, его жена, племянники уже родились. Я к ним приехал, две недели погостил, погулял по Москве, но в столице оставаться было слишком тяжело: давил груз прожитых тут лет. Благо, было куда поехать – я направился в Иваново.
– Да так и остались там?
– Да. В Иваново, в Свято-Введенском монастыре, я принял постриг в 2002 году. Помню, что нас было 12 человек – тех, кого собирались постригать – восемь женщин и четверо мужчин, мы стояли в одну шеренгу. Среди монахов тогда «долгожителями» считались те, кто по 10–12 лет провел на послушании в монастыре. Помимо меня (я пробыл послушником полтора года) «краткожителем» был еще один человек постарше возрастом, который всего месяца три жил в монастыре.
– Задумавшись о монашеском пути, человек может поехать в Оптину пустынь, в Троице-Сергиеву Лавру, на Валаам… Вы этого не сделали…
– Не сделал. Мало того, то, что вы говорите – это правильно. Мирянам, которые меня спрашивают: «Батюшка, я хочу в монастырь, мне надоело жить в миру – что делать?» – я говорю буквально то, что вы. Только Оптину не называю, направляю ближе к дому, рекомендую: «Поезжайте в монастырь, поживите месяц, потом поживите в другом, познакомьтесь, узнайте, каково будет». И это в нормальных условиях, я думаю, правильный путь. Что касается меня, я этого не сделал. Был ли я прав или нет – после драки кулаками не машут. Может быть, поступи я иначе, моя жизнь сложилась бы по-другому. Но в том пути, который я прошел, я не вижу ничего такого, о чем следовало бы пожалеть.
Как-то одна сестра в монастыре мне сказала: «Ты счастливый. Ты не был очарован, тебе не пришлось разочаровываться». Я согласился. Действительно, я не был очарован – мне не пришлось разочаровываться. А у многих сестер было множество ожиданий, мечтаний – им пришлось разочароваться, и они до сих пор никак не придут в норму. Но другому этот опыт не передашь. Благослови, Господи, моего духовного отца Романа, который дал мне прощальный совет, когда мы с ним прощались в Америке: «Смотрите, не ищите святости в людях. Святость – в Церкви. Святость в ее Главе – Христе. В людях не ищите, люди все разные». Я с этим заветом приехал, мне было очень легко.
– Как вы все-таки решились? Выбор монашеского пути – дело серьезное, мягко говоря…
– Ну, в 48 лет – что тут серьезного! Все уже самоочевидно. Да, у меня была семья, потом – раз, и семьи нет. Что дальше? Может быть, второй брак, снова семья? Нет, что-то не то, «не вытанцовывается». В 1991 году я был разведен, прошло девять лет, а второго брака – ну нет и нет. Раз нет второго брака, значит, должно быть монашество.
Я рассуждал чисто логически: буду монахом, раз не получилось быть мужем.
Когда я делился с отцом Романом своими соображениями о монашестве, о возвращении в Россию, он сказал: «Не рвитесь, не спешите, живите себе, посмотрите, как дела пойдут, молитесь: „Укажи мне, Господи, мой путь“ – потихонечку все и выяснится». Так и получилось.
– Я помню, вы писали где-то, что есть монашеский путь, есть путь семейный, а положение срединное – неустойчиво… Вы уже тогда это понимали?