Монахи. О выборе и о свободе
Шрифт:
– Я бы сказал так: теперь, после 11 лет монашества у меня более позитивный взгляд на этот срединный путь, я его более ценю и более приветствую, чем тогда. Тогда мне казалось, что либо на одном стуле будешь сидеть, либо на другом. Сегодня я уже на этом не настаиваю. Если кто-то мне скажет: «Ну что мне делать, я жениться не могу и в монахи не хочу?» Я отвечу: «Живи спокойно. Никто никуда не гонит».
Конечно, это соображение о неустойчивости остается, но оно, как я теперь понимаю, не является доминирующим. Если я себя отдал жене и детям – хорошо. Если я отдал себя Церкви в лице монашеской общины – тоже хорошо, я задействован. Это два устойчивых состояния. Но состояние неустойчивое, промежуточное тоже вполне возможно, хотя и имеет свои трудности.
– Что вам сейчас, после 11 лет в монастыре, кажется главным в монашестве?
– Тут очень простой ответ, который не всем очевиден, но я абсолютно убежден, что он справедлив и универсален. Речь идет о разнице между мужским и женским монашеством. Мужское монашество в современных условиях Русской Православной Церкви – это шаг к священству. А священнический долг, священнические обязанности перекрывают все обычаи монашеской жизни.
Вы знаете, раньше я ощущал здесь некое противоречие – года два-три после рукоположения я чувствовал себя сидящим на двух стульях. С одной стороны, как монах я должен стремиться к монашескому образу жизни, избегать лишних контактов, искать уединения, усиливать молитву и так далее. С другой – как священник должен совершенно противоположное: не только исполнять непосредственные пастырские обязанности, например исповедь, но еще и вести издательскую работу, участвовать в книжных ярмарках, общаться со средствами массовой информации.
Однажды я пришел к владыке Амвросию (Щурову) [17] , который меня рукополагал, и задал ему вопрос об этом. Мне запомнилось, что он мне даже договорить не дал – понял, о чем речь, прервал меня и сказал: «Ты священник, ты принес обет, ты служишь святой Церкви и людям, отбрось все сомнения и делай то, что велит твой священнический долг. Выбрось эти мысли из головы». То есть священство перекрывает монашество, как козырный туз перекрывает козырного короля. И это действительно так, он на сто процентов прав. Мое монашеское послушание состоит в несении священнического долга.
17
Архиепископ Амвросий (в миру Анатолий Павлович Щуров) – епископ Русской Православной Церкви на покое (с 2006 года), с 18 октября 1977 года епископ (с 1991 года – архиепископ) Ивановский и Кинешемский.
– Это при том, что стать монахом вы решили сами, а священником стали, потому что вас благословили на это…
– Становясь монахом, я сознательно отдал свою волю Церкви.
– А если случается конфликт воли Церкви и личной воли? Монах должен быть к этому готов?
– Да. Он должен быть к этому готов, как солдат, и не воспринимать это как конфликт. Только для солдата это служба, а для монаха – дело жизни, он душу свою отдает этому. Исключение, когда речь идет о явно греховном деле, о чем-то, что противоречит церковному уставу или евангельским принципам. Тут, конечно, монах не может прикрываться послушанием…
Что касается принятия сана, здесь для меня не было никакого конфликта, не было никаких причин не только этому сопротивляться, но даже ставить это под вопрос. Понимаете, у меня очень небольшой опыт жизни монаха, не рукоположенного в священный сан. Первый год в монастыре, когда я еще и подрясника-то не носил, каждое утро я был в храме – на полунощнице, монашеском правиле, на Литургии. И вечер – в храме. Стою, молюсь, слушаю службы. И так – каждый день. И, можно сказать, что богослужение для меня – любимое послушание. Это то, что священнику необходимо как воздух. Да и монаху, наверное, тоже. Сегодня, будучи настоятелем, я уже существенно меньше времени провожу за богослужением. Иногда кто-то из священников мне говорит: «О, отец, ты дважды в неделю служишь?! Да, как хорошо! У меня вот только один раз получается.»
– Власть, положение начальника – опасны для монаха?
– Властолюбие – это самое страшное, что есть, хуже сребролюбия, это настоящая ловушка. Опасно опьянение властью, причем властью такой, какой нет ни в армии, ни на производстве, ни в предпринимательстве, ни даже в семье. Это страшная власть, она действительно отравляет. Мы видим людей, которые были хорошими священниками, но потом за счет властолюбия превратились в монстров. Есть люди, которые должны быть извержены из сана, по идее, за те беды, которые они натворили.
Об этом говорил покойный патриарх Алексий II: властолюбие и фарисейство одних соединяется с человекоугодием и раболепием других. Получается, это у них общий грех.
– Что нужно мирскому человеку, чтобы не впасть в такое раболепие?
– Если человек будет любить Христа, если он будет христианином, если он будет рабом Божиим, значит, ничьим больше рабом не будет. Не надо позволять делать из себя «половую тряпку». И если кто-то пытается это делать, надо помнить, что мы – свободные люди.
– С принятием сана отношение окружающих к вам как-то поменялось?
– С тех пор как 11 лет назад меня постригли в монашество, я на людях не показываюсь без подрясника. И люди на меня смотрят по-другому, я это ощущаю. Это в известном смысле защита, как ни странно. Могу вам привести пример, чисто психологический. У нас в Иваново есть река Уводь, и по вечерам там собираются «веселые компании». Иду я мимо как-то вечером. Смотрю: группа молодежи, шумят, буянят, ссорятся. И я прямо через них пошел, насквозь можно сказать. Я это сделал, не задумываясь, совершенно инстинктивно… Потом прошел еще метров двести и думаю: «Вот интересно: я сейчас человек немолодой, физической силы у меня уже не слишком много. Когда я был молодой и сильный, гораздо более бодрый, я бы перепугался, увидев такую группу, подумал бы, как их лучше обойти. А сейчас – прямо на них пошел!». О чем это говорит? О какой-то психологической стабилизации.
– Считается, что монашество – удел очень немногих людей, какая-то закрытая каста…
– Я думаю, что это ошибочный стереотип. Кроме того, он просто устарел. Он базируется на реалиях XIX века, когда духовенство было сословием, и монашество было социальной группой, границы которой определялись полицейскими правилами. Сегодняшний монах может взять свой паспорт, сказать: «Вы мне надоели, извините» – и уйти. Пусть его совесть будет нечиста и он будет в конфликте с Церковью – печально, – но такие случаи бывают. И послушник в любой момент может уйти. В отличие от брака, кстати сказать. Когда человек собирается вступить в брак, он еще ничего про брак не знает, он не должен иметь интимных отношений со своей будущей женой или мужем. А как нас повенчали – все, я уже муж, она уже жена, и брачная жизнь начинается. В монашестве совершенно противоположная картина: я, например, еще не монах, еще десять лет не буду им, а уже живу полностью монашеской жизнью. Образ жизни послушника, простого или рясофорного, практически ничем не отличается от образа жизни монаха.
– Тогда что послушнику дает постриг?
– Постриг – это обет. Я становлюсь монахом – я приношу обет Господу: вот я узнал, что это такое, теперь я таким буду. А что касается меня, у меня не было терзаний или сомнений, потому что я более-менее знал, что такое монашество – из книг или из жизни. Ну и, прямо скажем, условия жизни во Введенском монастыре были достаточно благоприятны. Внешне, по крайне мере. Например, за все годы моей монашеской жизни буквально всего несколько недель или, может быть, месяц-полтора в общей сложности мне приходилось делить с кем-то келью. И я думал: «Какой же я счастливый, как ужасно было бы, если пришлось бы с кем-то жить в келье». В то же время я иногда обращал внимание: «Кто-то из братии заботится, какие брюки носить, какие ботинки, что на обед дают – ну что за суета! Совершенно не монашеское, даже не христианское дело об этом беспокоиться. Что дают – то и ешь, что дают – то и носи». А потом поймал себя на мысли: «Интересно, я вот так свысока смотрю на еду и на одежду, а самого меня очень сильно задевает перспектива жить рядом с каким бы то ни было человеком. Другой на моем месте сказал бы: „Ну что за привереда, совершенно избалованный человек! Обязательно ему надо, чтобы он жил один!“. Выходит, это тоже форма личной слабости. И мне с моей личной слабостью Господь так вот „потрафил“.