Монахи. О выборе и о свободе
Шрифт:
Человек, принимая монашество, самого себя приносит в жертву, в жертву своей любви к Богу. И если он этого не понимает, он совершает ошибку, становясь монахом. С того момента, как он принял постриг, с ним может случиться все, что угодно. Обстоятельства его жизни могут обернуться так, как он никогда не ожидал, но самое главное – что с этого момента Господь Сам его будет вести своим особым, единственным путем, помогая человеку всеми средствами исполнить возможную для него меру близости к Нему на пути монашества. Как это будет происходить – никому не ведомо.
Авва Дорофей [37] говорит о том, что если человек что-то просит у Бога – еду, одежду, жилище, вещи – и, не получив, смиряется, то это означает, что Господь Сам будет ему вместо просимого.
– Вам приходилось в своей жизни опытно переживать правоту вот этих слов аввы Дорофея?
– На самом деле это настолько часто происходило и происходит, что я сейчас не смогу даже отдельный пример привести. Эти «возвраты» происходят постоянно. Я даже не знаю, как я за них буду отвечать.
37
Авва Дорофей – христианский святой, живший в конце VI – начале VII века. «Поучения Аввы Дорофея», запись его наставлений монахам – одно из центральных произведений аскетической литературы, вобравшее в себя предшествующую традицию. «Поучения», написанные простым и безыскусным языком, – это своеобразная аскетическая азбука, решающая основные вопросы духовной жизни и монашеского подвига.
– Вернувшись из своей поездки в Бари, я, как уже говорил, вместе с отцом Мелхиседеком отправился сначала к отцу Николаю Гурьянову [38] , чтобы рассказать ему о своих сомнениях, о том, что я не знаю, есть ли воля Божия на этот мой выбор или нет. Он сказал: «Что ты переживаешь? Это дело хорошее. Иди». И добавил слова, которые я понял так: в свое время, уже в монашестве, мне придется вернуться к своей «писательской», журналистской деятельности. Поэтому когда так оно и произошло, я воспринял это как должное.
38
Протоиерей Николай Гурьянов (1909–2002) – один из наиболее почитаемых старцев Русской Православной Церкви конца XX – начала XXI веков. Более 40 лет, до самой смерти, служил бессменным настоятелем храма святителя Николая на острове Талабск (Залит). В течение многих лет к отцу Николаю за советом приезжали православные верующие из разных регионов страны.
А буквально через несколько дней мы побывали у архимандрита Иоанна (Крестьянкина) [39] . У него я уже не собирался ничего спрашивать – зачем спрашивать дважды? – просто была возможность с ним встретиться, и мы ею воспользовались. Отец Мелхиседек ничего про меня не говорил, но первое, что сказал мне отец Иоанн, когда мы зашли: «Ну что, монах или еще не монах?»
И на меня напал какой-то такой ступор, я не мог ничего толком сказать, и прежде моего ответа отец Иоанн добавил: «Только не возлагай на себя креста более тяжкого – креста жизни супружеской!» Для меня это было еще одним подтверждением правильности моего решения и в этом смысле большой поддержкой и утешением.
39
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) (1910–2006) – священнослужитель Русской Православной Церкви, архимандрит, насельник Псково-Печерского монастыря, один из самых почитаемых и мудрых священнослужителей конца XX – начала XXI века.
И когда я уже вернулся в Москву, то перешел на работу на подворье Троице-Сергиевой Лавры. На работу, на которой в общем-то мне делать было абсолютно нечего. Год спустя я бы мог этой работой вполне заниматься, но на тот момент она была абсолютно ненужной. Это был для меня очень хороший период для смирения: я оставил профессию, в которой уже начал достигать определенных результатов, и сейчас чувствовал себя совершенно никчемным.
– Было еще одно очень важное для меня переживание. Я возвращался в Москву из Италии – это был сентябрь, день Владимирской иконы Божией Матери, как раз накануне эту икону впервые из Третьяковской галереи отдали для крестного хода в Сретенский монастырь. Самолет наш долго не мог приземлиться из-за погодных условий, я пережил совершенно безумную ночь и был дома в полседьмого утра где-то. Несмотря на то что мне ужасно хотелось спать, мы с мамой пошли на подворье Свято-Троице-Сергиевой Лавры, на службу: у них тоже был престольный праздник, потому что один из престолов освящен в честь Владимирской иконы Божией Матери.
На Литургии моей единственной задачей было – не упасть, потому что я засыпал. Никакого приподнятого настроения, особого молитвенного состояния у меня, естественно, не было. Я несколько раз стоя проваливался в сон. И вдруг меня из этого сонного состояния вывело то, что я ни до, ни после не то что в такой же мере, ни в какой мере больше не переживал. Это достаточно трудно передаваемо словами… Я вдруг почувствовал, как всего меня наполнило что-то, что можно, с одной стороны, сравнить с каким-то нестерпимо горячим, жгучим, но не сжигающим лучом солнца или какой-то удивительно чистой, буквально ледяной водой. А если это пытаться передать каким-то чувством, то это была какая-то совершенно непередаваемая радость и какое-то поразительное чувство удивления: нарастала радость и нарастало удивление. В этот момент я не помнил ни о чем: ни о своей жизни, ни о себе самом, то есть полностью меня это наполнило. Я не знаю, как это объяснить на самом деле, стоит ли это объяснить. Я почувствовал, что я не просто наполнен до краев, а я абсолютно не могу это вместить, и потом потихоньку-потихоньку это чувство стало уходить, осталось только чувство радости удивительной, легкости, чистоты, как будто меня под каким-то дождем или водопадом вымыли. Одно только тогда на душе прозвучало: «Как же хорошо!» И тут же другое прозвучало: «Но как же это ненадолго.»
Я ни эти слова, ни эти переживания никак не трактую – просто они заняли какое-то свое место в моем сердце, в моей памяти. И я прекрасно знаю, что все, что человеку дается, обязательно потом требует некоего ответа, для того чтобы это могло стать действительно принадлежащим ему. А каким образом я могу это усвоить… моя нынешняя жизнь пока мне ответа на это не дает.
– Все эти встречи для меня были очень важны: я принял решение, и Господь меня в этом решении укрепил.
Совершенно очевидным для меня образом были те святые, по молитвам которых Господь сделал этот путь легче и проще. Это человек, наверное, всегда чувствует. То были преподобные Варсонофий и Никон Оптинские и, безусловно, Серафим Саровский. Преподобный Серафим был первым святым, с которым я как-то по-настоящему познакомился.
И когда потом пришло время пострига, я очень хотел, чтобы меня назвали в честь преподобного Серафима, потому что у меня была и остается какая-то необыкновенно сильная любовь к этому святому. Но у нас в братии уже был иеромонах Серафим, и я понимал, что не может владыка называть меня этим именем.
Когда-то еще до подворья я купил в свечной лавке жизнеописание святителя Нектария, митрополита Пентапольского, Эгинского чудотворца. Единственное, что мне из этой книги запомнилось – то, что этот святой по его почитанию в Греции сравним по почитанию с нашим Серафимом Саровским в России.
И вот перед постригом я подошел приложиться к иконе преподобного Серафима у нас на подворье с неожиданной и почти детской просьбой: чтобы по его молитвам и с его «ведома» моим святым покровителем при постриге стал святитель Нектарий Эгинский. Просто по причине той фразы о его схожести с преподобным Серафимом, которую я когда-то выхватил из его жития. И при постриге меня владыка назвал именно так. Хотя собирался назвать другим именем – святителя Нектария тогда даже не было в нашем месяцеслове.
Это из совпадений нашей монашеской жизни. Такого рода вещи сопутствуют ей каким-то совершенно естественным образом. И когда человек начинает это замечать, этот опыт для него очень многое значит, и очень многое дает. Потому что на самом деле вся наша жизнь – это непрестанный поток заботы и любви Божией о нас, но моментов, когда Господь к нашей жизни каким-то очень непосредственным образом прикасается, так что для нас становится это заметно – их бывает сравнительно немного. В эти моменты жизнь человека совершенно иначе открывается его взору.