Монахи. О выборе и о свободе
Шрифт:
– Как вы считаете, должны ли монастыри заниматься социальной работой?
– Монастырь – это в первую очередь служение. Монах, отрешаясь от земных дел – работы, заботы о пропитании семьи, о детях, – полностью себя посвящает служению. А оно может быть разным: псалтирь читать, приемных детей воспитывать, паломников встречать, корову доить.
– А в вашем монастыре как, получается заниматься социальной работой?
– У нас сложились очень хорошие отношения с местной школой. И уже седьмой год при школе действует клуб «Родник» – это общение, какие-то занятия, театральные постановки, поездки. Стараемся просто детей чем-то занять полезным, побыть с ними.
Это ведь обычные деревенские дети, из очень разных и очень непростых семей. Многие живут с бабушкой-дедушкой, родители пьют. Многие чувствуют себя брошенными. Многие дома слышат такую речь, где без мата нет ни одного предложения. В школе в качестве приличной замены они говорят «блин» – и этот «блин» у них на каждом слове. Вот такие ребята у нас. Но я по себе знаю: все, чем я занималась в детстве, – куча кружков, спортивных секций – мне в монастыре все пригодилось. Абсолютно все. Думаю, и им пригодятся занятия в нашем «Роднике».
–А в храм они когда-нибудь приходят?
– Приходят. Некоторые старшие девочки поют у нас на клиросе до сих пор.
– Матушка, что вас в жизни очень радует и очень огорчает?
– Огорчает секуляризация внутри Церкви. К сожалению, сегодня мир пытается проникнуть в Церковь через какие-то внешние атрибуты. Появляется много формальных вещей. И получается, что внешне все благолепно, но внутри за этим может ничего не быть.
А хочется настоящего, правды хочется. В себе в первую очередь. В ближних. В монастыре. Богу нужны мы, реальные, какие есть. Если же от нас останется только форма, то тогда никого не найдешь – ни Бога, ни себя, ни новых членов Церкви.
Что радует меня? Радует, когда в монастыре все хорошо. Бывают такие моменты, когда и сестры понимающие, и все удается. как хорошо! Еще природа радует. Птичек послушаешь, на травку посмотришь – какая сила жизни, какая Божия красота! И человеческая внутренняя красота тоже очень радует. Вижу много людей – цельных, светлых, интересных, творческих, – которые делу своему служат. Бескорыстно, по-настоящему – приятно посмотреть.
За нашу страну сегодня немного страшно: непонятно, что у нас происходит и что нас ждет. Поэтому, когда видишь людей, которые что-то созидают вокруг себя – не болтают, не критикуют, а именно созидают, – это очень здорово. Значит, не все у нас потеряно. Значит, есть у нас правда.
Игумен Нектарий (Морозов)
Игумен Нектарий (Морозов), настоятель храма во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла, г. Саратов
«В принципе, если нужно, я готов беседовать с вами до поезда», – говорит отец Нектарий. «До поезда» – это значит добрую половину светового дня: настоятель – на тот момент – двух храмов, благочинный и еще имеющий множество послушаний отец игумен перенес свои дела ради серьезного разговора о том, что на протяжении всей жизни являлось и является для него самым важным.
О бесчисленным дарах Божиих, о зеркале утраченных иллюзий и о том, ради чего и ради Кого можно жить и умирать – разговор с игуменом Нектарием (Морозовым).
Ибо по мере, как умножаются в нас
страдания Христовы,
умножается Христом и утешение наше.
2 Кор.1:5
– Когда-то, еще будучи совсем молодым человеком, я записал в дневнике мысль, которая показалась мне на тот момент верной, но которой я тогда до конца, наверное, все же не понимал. О том, что вся жизнь представляет из себя либо одно сплошное чудо, либо непрестанное сцепление чудес, и поэтому нет смысла выделять в ней какие-то отдельные исключительные события и именовать собственно чудом лишь их.
Мне тогда это, видимо, казалось очень оригинальным. Но сегодня я убежден, что – так оно и есть. Впрочем, исключительные события все же порой выделяю: иногда без этого никак не обойтись.
– Я очень хорошо помню, что был совсем неверующим ребенком, рос в нерелигиозной среде.
Единственным верующим человеком была в то время в семье моя бабушка. Она была старообрядкой, которая впрочем уже присоединилась к Православной Церкви, но какие-то особенности старообрядческого уклада сохраняла. Это был такой своеобразный тип религиозности. Нет, это не отталкивало, не привлекало, просто для меня тогда многое из этого своеобразия было непонятно.
Трудно сказать откуда – точно не от мамы – в самом раннем детстве я успел нахвататься самых разных тезисов, опровергавших, как мне казалось, существование Бога, и в своих религиозных спорах с бабушкой я активно эти тезисы использовал, вплоть до полета в космос и отсутствия встречи с Богом космонавтов. Откуда я это взял? Непонятно… И тем удивительнее то, что случилось потом.
Мне было лет 10–11, у нас в то время была собака, которую я очень любил. Ее отравили соседи, и она умирала. Не было никакого шанса, что она выживет, потому что вся слизистая ее была сожжена. От нас настойчиво требовали, чтобы мы пса усыпили, не давали ему мучиться. Но мы на это не решались.
И я, по необъяснимой для меня до сих пор причине, первый раз в жизни обратился к Богу с молитвой, которая звучала примерно так: «Господи, путь он выздоровеет, а я за это в Тебя поверю!» Вряд ли эта молитва у меня сама родилась в сердце, скорее, это был отклик на какое-то прикосновение Божие к душе, которое мое прошение предварило.
И самое поразительное заключалось не в том, что буквально в этот же день пес из состояния абсолютно безнадежного пошел на поправку, выздоровел и впоследствии прожил еще десять лет… Самое поразительное было другое: когда я произнес эти слова, я пережил то, что можно назвать некой первой встречей с Богом, по крайней мере первой осознанной встречей. С одной стороны, я почувствовал что-то родное и знакомое, с другой – то, чего никогда не ощущал, почувствовал ответ на свою детскую просьбу.
Потом, лет в 11–12, наверное, я в первый раз прочитал Евангелие. Не могу сказать, что прочитанное по-настоящему глубоко в мое сердце вошло – нет. Как раз не очень глубоко. Тем не менее у меня осталось очень сильное какое-то чувство, очень сильная, в слова не укладывающаяся память о прочтении Евангелия. Я помню, именно история земной жизни Спасителя меня глубоко ранила.
Когда мне было лет 16–17, при тяжелых очень обстоятельствах ушел из жизни мой товарищ, с которым мы вместе занимались спортом: из-за какой-то несуразности он покончил жизнь самоубийством. На меня и на ряд близких моих друзей, с которыми мы вместе спортивной жизнью жили, это трагическое событие произвело сильнейшее впечатление.