Монахи. О выборе и о свободе

Посашко Юлия Игоревна

– Сколько вам было, когда «стукнуло»?

– Около 20. А послушницей я стала в 25 – должен был пройти какой-то период адаптации к этому решению. У меня мама была некрещеной. Старший брат уже не с нами жил, отец рано умер – и мы с мамой были как две подружки. Я понимала, что, если я скажу про монастырь, ее это шокирует. Надо было, чтобы все это созрело.

Легко ли дочке-начальнице?

– А как произошла метаморфоза – из некрещеной мамы в инокиню Софию, настоятельницу подворья Введено-Оятского монастыря?

– Мама, конечно, мое

решение о монашестве тяжело переживала. Но батюшка очень мягко забрал меня в монастырь: сначала я несла послушание на городском подворье, заканчивала медучилище. Мама через какое-то время приняла решение креститься. Ну, просто потому, что она мне друг. Она не захотела отрываться внутренне от меня. Ведь близким людям недостаточно только внешне быть вместе. Мама крестилась, стала помогать в храме, несла послушание в трапезной. Потом, когда меня назначили настоятельницей в Введено-Оятский монастырь, приехала и туда. Потому что «помогать надо».

– А чисто теоретически, могла мама вас изначально «не пустить» в монастырь?

– Я была такой вредной, что меня сложно было куда-то не пустить. Ведь я и из института не спрашивая уходила, и работу меняла.

– Сейчас вы начальница своей мамы, кто кого слушается?

– В вопросах, скажем так, технических ей, конечно, приходится меня слушаться как начальницу, а в каких-то внутренних моментах, скорее, друг друга слушаем. У нас ведь остались такие же дружеские отношения, и обычно мы не расходимся сильно во мнениях.

–А сложно вообще слушаться?

– Это всегда тяжело – и я до сих пор не имею такого послушания, какое должно быть у монахини. Все равно собственное «я» всегда хочет чего-то своего. Это вообще самое сложное в монастыре – научиться слушать другого. У митрополита Сурожского Антония очень хорошо об этом написано: послушание от слова «слушать». Послушание – не для того, чтобы стать винтиком механизма, а чтобы научиться слышать своего близкого человека, а через это научиться слышать, что Бог тебе говорит.

– У монастырских настоятельниц во владении судьбы людей. Не страшно ли ошибиться? Бывает ли, что настоятельница дает кому-то послушание не по силам, а потом понимает, что надо было сделать по-другому?

– Бывает и так… Мы все несовершенны, нет человека без греха. Только Бог без греха. Но надо учитывать, что матушка не сама пришла на эту должность, а ее призвали. Ведь Бог ведет каждого человека и испытания сверх меры не даст. Тем не менее обольщаться тем, что все будет идеально, не следует. Это постоянная работа над собой, размышления, переживания, сомнения. Ответственность огромна, и дров наломать можно много. Но разве в семье такого не бывает? И родители могут ошибиться, создать детям такие условия, что у них на всю жизнь будет отпечаток. Но время все расставляет на свои места…

– Может ли настоятельница, если она поняла, что ошибалась, попросить прощенья?

– Конечно, может. И даже хорошо, если попросит. Но это бывает неполезно тому человеку, у которого надо просить прощения. Здесь все индивидуально. Я человек не с крутым характером, не люблю кричать. Мне бывает тяжело быть жесткой, а иногда это нужно. Ведь все люди разные: кому-то нужна строгость, а иначе он, как ребенок, расшалится. Надо его остановить, чтобы он успокоился. А к кому-то надо помягче подойти.

«Подъемы, умывания и по свистку купания»

– У вас в обители всего десять насельниц. Много ли сегодня желающих поступить в монастырь? Существует ли какой-то «отсев» желающих?

– Да, у нас за последнее время практически не изменилось количество сестер: одна матушка в скиту, одна на подворье, остальные в монастыре. Желающих приехать надолго – считанные единицы. А тех, кто хочет поработать с возможной перспективой остаться, и того меньше. Трудниками мы принимаем практически всех, какого-то жесткого «отсева» нет. Но если человек не вписывается в наш порядок – ну просто он не может – то, конечно, он не остается, уезжает. Я имею в виду элементарные вещи: вовремя прийти на трапезу, пойти на послушание, то есть по возможности исполнять то, что тебе говорят. В общем, ничего сверхъестественного нет, но сегодня и это могут немногие.

– Какой распорядок в монастыре для трудников?

– Завтрак в 7:30, до этого, кто желает, может пойти на монашеское правило. Кто не хочет – ну, придет к завтраку просто, это дело благочестия каждого. Богослужения у нас в основном по выходным. Если человек хочет жить в монастыре долго, желательно посещать эти богослужения и в первую очередь причащаться. Долго человек в монастыре не причащаясь не может прожить, знаю по опыту. Первое время он, конечно, продержится на той благодати, которая наполняет при приезде в обитель. По себе помню – прямо на крыльях летаешь, хотя и тяжело. Но если человек не работает над собой (а Причастие все-таки предполагает работу над собой, некую поэтапную оценку себя и попытку изменения), то у тебя начнутся проблемы.

Далее, после завтрака – послушания, обед в 13:30, небольшой отдых и снова послушания до ужина в 19:30. Потом свободное время. В общем график не перенапряженный. Отбоя как такового нет, но желательно все-таки после 11 вечера друг другу не мешать.

– А если вы в 12 часов ночи заметили, что кто-то сидит и болтает? Как вы поступите? Как строгая мама?

– Смотря кто. Но особо я не замечала, чтобы кто-то сидел и болтал так поздно – все-таки устают сестры, рано встают. Вообще у нас достаточно свободно: и по телефону мобильному родственникам звонят, и по скайпу разговаривают. Я особенно не пресекаю ничье общение: ну жизнь такая в монастыре непростая, что нужно немножко пораспустить, а не закручивать гайки.

–Можно матушкам вечером попить чаю, если вдруг захотелось?

– Конечно. У нас это не запрещается, хотя где-то в монастырях наверняка запрещено. У нас даже дается на неделю в келью что-нибудь к чаю, чтобы ты мог, когда тебе надо, попить чайку.

– Есть «популярные» и устроенные обители, как упомянутый Валаамский монастырь, куда едет множество паломников, а ваш монастырь можно назвать небогатым. Я знаю, когда вы туда поступили, то даже есть было нечего.

– Да, помню, на складе что-то оставалось, а вот денег вообще не было. Дров не было, воды… Деньги на хлеб мне дал один паломник. Потом немного пришло почтовых переводов. В неделю у нас было 500–700 рублей. Ну, каши и макароны… А что делать? Бог не без милости. Так, чтобы совсем ничего не было, не случалось. Если критическая ситуация, то занимали у местных жителей. Приходилось и такие вещи делать. Всякое может быть.