Монашка и дракон
Шрифт:
Я заставила себя поднять голову. Глаза у него были такими темными, что радужка почти сливалась со зрачком. Сейчас дракон не пылал злобой и раздражением, и даже почти улыбался, но во взгляде нет-нет да проскакивало что-то дикое, звериное… Словно чудовище, скрывавшееся в его сердце, на короткий миг выглядывало из человеческой оболочки, желая посмотреть на меня.
– Как я могу ставить вам условия? – спросила я, постаравшись пожать плечами, хотя все мое тело было сковано страхом. – Всего лишь прошу. Вы примите мою просьбу?
Он отошел от стола, задумчиво потер подбородок, а потом сел на кровать, широко расставив ноги в высоких охотничьих сапогах
– Хорошо, – сказал он, хлопнув себя по коленям, – разрешаю тебе одеваться, как хочешь. Пока. Пока я еще согласен потерпеть твою серую унылость.
– Коричневую, – поправила я его, страшно обрадовавшись, что победила в этой маленькой схватке, и пытаясь не слишком выдать радость.
– Без разницы, – от отмахнулся. – Но взамен ты принимаешь этот ящик, – он показал пальцем на шкатулку.
– Не вижу в этом необходимости, милорд…
– А я вижу, – заверил он меня и вдруг улегся на постели, оперевшись на локти. – Приступай, хочу посмотреть, как ты это делаешь.
– Простите?! – я вскочила из кресла, разом позабыв про страх. Гнев, негодование, смущение – не знаю, что сильнее охватило меня в этот момент.
– Что пепеполошилась? – дракон выглядел очень довольным. – Хочу посмотреть, как ты красишь глаза.
– Но в этом нет ничего интересного…
– Крась, – бросил он коротко, и я опустилась в кресло, ощутив дрожь в коленях. Ему нравилось говорить двусмысленности, чтобы выводить меня из себя. И в этой борьбе с ним я еще не преуспела. Щеки мои пылали, и я понимала, что попалась на уловку дракона, как доверчивая овечка. Он только что говорил, что я кажусь ему серой унылостью, а я тут же насочиняла себе невесть чего.
– Не тяни время, сестра Виенн, – подначил меня дракон.
Шкатулка так и манила резной крышкой, от нее пахло темным деревом и розовым маслом, но я медлила ее открывать.
– Вы… – я собралась с духом, чтобы задать мучивший меня вопрос, – вы… забрали эту шкатулку у кого-то из ваших… женщин? – произнести «конкубин» или «наложниц» я так и не смогла.
– Нет, не забрал, будь спокойна. Купил сегодня в городской лавке.
– И это – не подарок, – уточнила я, – а всего лишь ваша прихоть. Так?
– Все верно.
– И он меня ни к чему не обязывает.
– Нет, – тут он улыбнулся открыто и сразу добавил: – хотя мысль заманчивая…
– Тогда я согласна воспользоваться этим, чтобы удовлетворить вашу прихоть, – торопливо сказала я и открыла крышку, пока в драконьей голове не зароились «заманчивые» мысли.
– Что ж, попробуй, удовлетвори, – пробормотал он.
Я постаралась представить, что сижу в своей комнате, в замке отца, и всего-то привожу себя в порядок, проснувшись поутру. И что на самом деле на постели нет никакого мужчины, который развалился в бесстыдной позе и бесцеремонно меня разглядывает.
Несколько капель розового масла на фарфоровое блюдце – и в комнате запахло распустившимися цветами и летом. Чуть-чуть порошка сурьмы, порошка малахита – и размешать…
Действовать тоненьким деревянным кайалом, отшлифованным до каменной гладкости, было гораздо удобнее, чем самодельно заточенной палочкой. Я испытывала самое настоящее наслаждение, возвращаясь к привычному для меня ритуалу. Подкрасив глаза, я с удовольствием рассматривала свое отражение в зеркале. Теперь монашка Виенн и в самом деле напоминает благородную девицу Вивьенн Дамартен.
– Это красиво, – сказал дракон, и я мгновенно вспомнила о его присутствии – вот он, никуда не делся.
– Да, так глаза кажутся больше и выразительней, – сказала я небрежно, закрывая шкатулку.
– Я не об этом. Ты так красиво это делала, – дракон поводил рукой перед своим лицом, повторяя мои движения, – как будто танцевала. Церковь запрещает благородным женщинам пользоваться краской, это грех соблазнения – так они говорят, почему тебе разрешили краситься в монастыре?
– Наверное, потому что я делала это не ради соблазнения, – мне стало смешно и оттого легко, и я почти забыла о животном страхе перед драконом. Воспоминания о прошлом затронули сердце, согрели душу и… развязали язык. – Моя мать была из северян, – позволила я себе немного откровения, – у них принято подводить глаза жирной черной краской, чтобы уберечь веки от обморожения, и чтобы солнце, отражаясь от снега, не так слепило. Когда мама вышла замуж, то очень страдала от жары и яркого солнечного света – во много раз ярче, чем любой зимой в ее краях. И она красила глаза, отец не запрещал ей. Наоборот, привозил самую дорогую сурьму с востока. Ведь она еще и целебная. У меня было немного сурьмы с собой, когда я пришла в монастырь, а у матери-настоятельницы как раз случилось воспаление глаз. Я убедила ее подкрашивать веки каждый день – и воспаление прошло. Поэтому она и разрешила мне подводить глаза – я ведь такая же светлокожая, как северяне. Правда, она не видела разницы между сурьмой и сажей, – тут я не сдержалась и хихикнула. – И считала их одинаково целебными.
– Что мне нравится в матери Беатрисе, – сказал дракон, внимательно выслушав мой рассказ, – она никогда не загоняла себя в рамки тупого соблюдения традиций. Во время войны мой отряд попал в засаду, и нам пришлось отступить – девять моих людей были сильно изранены. Я думал, не смогу спасти их. По пути попался монастырь. Женский! – дракон хохотнул. – Я не особенно надеялся на помощь, но мать-настоятельница впустила всех и разрешила остаться, хотя устав строго-настрого запрещал мужчинам числом больше трех ночевать в монастыре. Она отличная старуха, мне никогда не было скучно с ней разговаривать.
– Тогда, может вам стоило забрать из монастыря ее? – не удержалась я от колкости. – Ко всем своим достоинствам, мать-настоятельница еще и умеет обращаться с деньгами. Как ловко она выторговала у вас за меня пятьсот монет!
– Все не можешь простить? – дракон перевернулся на бок и подпер голову рукой. – А ведь ты ей и правда была очень дорога, малютка Виенн. Как она плакала, умоляя, чтобы я хорошо к тебе относился!
– Просто сама доброта, – произнесла я сквозь зубы.
– Но согласись, что она оказала тебе добрую услугу, освободив от монастыря, – не сдавался дракон. – Что бы ждало тебя там, Виенн? Однообразие, скука, ежедневные молитвы – меня уже передергивает, едва представлю, – он картинно передернул плечами. – С такими глазами нелегко примерить монашеский куколь, верно?
Он был так уверен, что облагодетельствовал меня, что просто сиял. За окном раздалось радостное щенячье повизгивание – наверное, Нантиль выгуливала Самсона. Я передвинула в сторону шкатулку, поставила локти на столешницу и медленно произнесла:
– А вы уверены, милорд, что я и в самом деле тяготилась монастырской жизнью? Разочарую вас. Мне там нравилось. Я хотела остаться в монастыре до самой смерти. Но вы, своим вмешательством, лишили меня всего и сразу. Неужели вы не понимаете, что всякая разумная женщина предпочтет монастырь жизни в миру? Потому что она выберет свободу.