Монастырские утехи
Шрифт:
собирался. Мне ничего не было нужно, кроме атмосферы, благоприятной для
вдохновения, в огне которого я собирался гореть день и ночь подобно Махатме [23] .
У меня с собой не оказалось ничего, кроме небольшого чемодана. Мой приятель,
увидев меня в вагоне столь бедно оснащённым, улыбнулся:
— Там, вверху, ты почувствуешь, что тебе многого не хватает.
Как более опытный, он взял с собой помимо туго набитого
23
Так в Индии называют великого мудреца, образовано от «маха» — великий, «атма» —
наполненный самым разным провиантом и оснащением.
«Ненужное барахло»,— подумал я про себя, но смолчал.
После дня и ночи пути — вначале поездом, а потом телегой — мы оказались у
подножия горы, в самом дальнем из сёл, к которому вели проезжие дороги. Здесь все
дороги кончались. До поселения, куда мы стремились, добраться можно было только
по бывшему руслу потоков и по тропкам.
Мы были принуждены сделать здесь привал и поискать средства передвижения. В
особенности нас связывал багаж.
В трактире нам сказали, что люди, к которым мы едем, злые, негостеприимные,
полудикие.
На другой день утром мы попросили совета и помощи у местных властей. И пока мой
чемодан ликовал, сундук друга стоял надувшись на крыльце примарии, где мы
подряжали человека любым способом доставить нам вещи.
Но нам повезло. Наша тягловая сила оказалась как раз из того хутора, который мой
друг намеревался, как он говорил, сделать «центром области своих исследований и
изысканий». И вместе с солнцем мы на заре отправились в дорогу, напутствуемые
причитаниями нотариуса.
— Бедные вы, несчастные!
Мы смело пробирались по дну узкой расселины, о стены которой тёрлись бока двух
лошадёнок; между ними покачивался рядом с мешком кукурузы величественный
сундук. Над ним, как ненужный хохолок, мотался мой чемодан.
Из расселины мы вынырнули к потоку, прорезавшему своё русло в самом сердце гор,
среди глыб величиною с буйвола. Это был единственный путь, по которому можно
было пробраться наверх. Время от времени, когда нас одолевала жажда, мы
становились на колени, чтобы напиться.
Так поднимались мы часами, зажатые этим ущельем, выбитым в скалах,
сохранившихся от древних обвалов. Только синяя лента над головой напоминала, что
там — небо.
Временами дорога дышала свободнее, раздвигая в стороны желтоватые стены; мы
останавливались и восхищались архаизмом этого пейзажа, его допотопностью,
величием и обнажённостью первобытных ущелий,
единой травинки. Гигантские оползни и обвалы, нагромождения камней, ведущих свое
начало непосредственно со времен потопа,— свидетели чудовищных мук рождения
земли.
Дорога была длинная и изнурительная. Нам следовало сдружиться с проводником,
который всё время прислушивался к нашим разговорам о фольклоре. В общем, помимо
того, что он, очевидно, узнал от примаря, наш проводник убедился, что мы люди
деловые. Дивился он только, почему это мы выбрали себе такое чудное дело — ездить
за песнями и разыскивать сказки и всякое колдовство.
— Этого-то добра у нас в деревне хватает, у женщин и у старух есть. Вот с
продовольствием плоховато. Чужие редко когда поднимаются, а если и приходят, то
искать среди наших девушек себе жён, потому больно они хороши.— Он посмотрел на
нас и улыбнулся одними глазами.— Уж не затеяли ли вы жениться?
И он смерил нас взглядом.
В конце концов нам удалось развеять все его подозрения и сомнения. Он даже выразил
желание, чтобы мы пожили у него, сколько захотим. Партия была выиграна.
Его звали Ион. Ион Онишор. Он рассказал нам о большом доме наверху, с двумя
чистыми принаряженными комнатами, которые всё равно пропадали понапрасну. Сам
он жил на кухне, а летом — больше на дворе.
Тут я узнал, что у него умерла жена. Три дочери были замужем и жили отдельно в
богатых селах внизу. Старший сын погиб на войне. Другой, женатый, служил в армии,
далеко, в городе. Он остался с невесткой, которой, казалось, был недоволен. И тем не
менее собирался заставить её готовить нам и прислуживать.
Разговаривая, мы продолжали карабкаться вверх и потому запыхались. На ухабах
поддерживали, сундук, который от колебания подпруг клонился влево и сбрасывал мой
чемодан. Лёд тронулся — и наш проводник уж не таился перед нами. Вечером, когда
мы устроили привал во дворе Онишора и дали ему деньги за перевозку и за комнаты,
мы были уже не чудаками, которых в чем-то подозревают, а дорогими гостями, и
хозяин открыл нам не только свой дом и своё сердце, но и заставы своего края.
Подойдя к дому, Онишор два-три раза крикнул. Смеркалось. Никто не вышел. Он
выругался сквозь зубы, пошарил рукой, отыскивая ключ в тайнике, и открыл дом.
Сундук был внесен на руках, как мертвец, в комнату. Мы думали только о том, как бы
поскорее лечь. Считая, что путешествие не окончено, мы даже не раскрыли постель и
бросились на нее, не раздеваясь. Спал я плохо, с мучительными снами, от которых