Монастырские утехи
Шрифт:
вертелся всю ночь.
II
На другой день в сопровождении Онишора мы отправились в деревню.
Она раскинулась по обрывам, в седловине, образованной каскадом террас, которые
разделялись полосами глубоких каменистых оврагов, заменявших улицы. Дома
прилепились к склону, становившемуся всё круче по мере подъема.
— Inhaerent montes [24] ,— процитировал мой друг слова римского историка
Мы с удивлением осматривали эти отдалённые края. Везде бедность и допотопность.
24
«Прилепились к горам» (лат.).
Только камень и некрашеное дерево. То здесь, то там — конусообразные лачуги с
маленьким окошечком наверху, которые топились по-чёрному и были подняты так
высоко, что напоминали свайные постройки. Но — словно там скрывались несметные
сокровища — каждый двор окружала прочная каменная стена.
Всё неподвижно. Мужчины — на работе, внизу; женщины и дети постарше — со
скотом в горах. Младенцы играли на пустырях. Изредка старухи и старики
поднимались со скамеек у ворот, чтобы получше разглядеть нас и поздороваться.
Онишор, гордый, останавливался и представлял нас как больших господ, книжников и
его закадычных друзей. И деревня принимала это к сведению.
Я спросил про школу.
— Ну, школы у нас нет. Построили внизу, в большом селе.
— А церковь?
— Церковь есть, только нет священника, не хватает у нас пороху его содержать,—
пояснил он.— Но раз или два в году по очереди поднимаются сюда господа
священники снизу и служат на пасху, а когда можно — и на рождество.
— А как же с покойниками?
— У нас, знаете, умирают мало. А уж коли такое случится, покойник тоже дожидается,
пока придёт господин священник снизу и прочитает над ним молитву.
Мы попросили отвести нас в церковь. Бревенчатая коробка с башенкой величиной с
тополь. Вокруг, под прикрытием стен, похожих на крепостные, стоят несколько
крестов.
Даже трактира тут не было. Всё это там, внизу, в большом новом селе — там школа,
церковь, примария и банк. Старая деревня осталась вроде пчелиной матки, от которой
люди разлетелись в разные стороны в поисках хорошей земли и богатств.
Колонизованные ею холмы и поля простёрлись далеко. А сама она так и осталась
маленькой, отверженной, забытой отшельницей. Но крепкой, как косточка плода.
У меня сжималось сердце, мне было больно смотреть на эту бедность и заброшенность.
Я поделился с другом своими чувствами. Но он возмущённо встал на защиту бедности.
— Вот и хорошо, что нет изобилия, что нет излишков,—
господствующие в этой деревне, спасительны. Ты видишь? Люди здесь костисты и
тощи, как земля, их родившая. Пленка глины на скалистом основании. Так и они:
несколько канатов мышц, оплетающих сильные кости, на которые накинута всего лишь
рубаха, вышитая блуза или надеты домотканые штаны. Отделка — чёрное с белым.
Пока что тирада Онишору нравилась, он горделиво смотрел на свои узкие белые
брюки.
— Скудная пища, фрукты и немного мамалыги. Сон на непокрытых досках,—
продолжал мой друг.
Это уже не устраивало нашего хозяина, он сморщил нос и отвернулся.
— Побольше кукурузы бы не помешало,— вставил он.
— Простота и эта бедность сохранила в вас ясность ума и свободный дух,—
укоризненно обратился мой друг к Онишору.— Вы не несёте груза богатства.
Вы, чабаны и бондари, не стали рабами труда, убивающего в вас человечность.
Онишор, получив такой афронт, повесил нос.
Мой друг был в ударе.
— Ты видишь их? — обратился он ко мне.— Они не обязаны жизни ничем, кроме
факта своего существования. Для них нет рока. Есть только участь.
Они не обременены никаким наследством.
— Да ведь мы все наследники, от дедов и прадедов,— запротестовал Онишор.
Друг мой оставил без внимания его слова и продолжал:
— Они стоят, распрямив спины, ничем не обременённые, готовые принять на свои
свободные плечи груз будущего.
Тут Онишор инстинктивно распрямил плечи.
— Они не загнаны ни в один загон, ни под один пресс так называемого общества,
предназначенный для того, чтобы раздавить их, и в них, ничем не ограниченных,
открытых всем возможностям, живёт дух древности, то есть античности, но ни в
коем случае не старости. В них отдыхает человечество, обессиленное там, внизу,
работой, обезумевшее от богатств, выродившееся из-за пороков.
Онишор взглядом, обращённым ко мне, искал объяснений. Но мы как раз вошли во
двор и наткнулись на детей, над чем-то склонившихся. Мы протиснулись в их кружок.
Какой-то длинноволосый старичок, встав на колени, одной рукой держал гигантского
ястреба и громко его отчитывал, а другой рукой пытался раскрыть ему крылья. Хищная
птица яростно защищалась, и из рук человека, исцарапанных когтями, струилась кровь.
Но старик не сдался, пока не растянул крылья ястреба на кресте. И, вбивая в них
гвозди, распиная ястреба, он читал ему мораль, припоминая всех украденных кур и
наседок — Моцату, Голашу, Пестрину... Длинный список, вроде надгробной речи.