Монастырские

Мамыко Галина

Он помолчал, глядя мимо меня.

Он прячет глаза, подумала я.

Он сказал:

– Так вот.

И снова замолчал.

– Ну? – сказала я.

– Знаешь, ты вовремя сказала «уйди». Теперь я даже рад этому.

– Почему? – сказала я. – Впрочем, мне не интересно, что ты ответишь. Я и так всё поняла.

– Ну да, ну да, – бормотнул он.

В его голосе я услышала помимо тревоги – облегчение. Он тревожился, сможет ли перенести разлуку со мной, и радовался, что избавляется от проблем. Но это я так решила. А как на самом деле, фиг его знает. Я кивнула ему и развернулась, но уйти сразу не получилось. Он обнял меня сзади, прижался ко мне всем телом. Он дрожал от возбуждения.

– Ты

просто чертовски красива, – сказал он горячим, страстным голосом мне в ухо, и его руки засуетились, хватая меня так, будто хотели напоследок отщипнуть от меня как можно больше сувениров на память.

Я передёрнула плечами, и чужая страсть тут же осыпалась с меня будто старый песок. И всё стало тихо за моей спиной.

Меня расстроило то, что он сказал об отце.

Сказать папе об этом? Но как я объясню, откуда это знаю? Нет, это невозможно.

Глава 2: Арест отца

– События в жизни каждого из нас – это всего лишь проекция нашей внутренней сути, – сказал Богдан. – И вообще, не имеют значения в жизни человека те явления, которые происходят.

– Да, знаю, это ты когда-то уже говорил. Напомни, что ты этим хочешь сказать? – мой вопрос прозвучал вяло, без интереса.

Потому что я сама думала так же, как Богдан. И по обыкновению, меня взяла досада, что не я первой сказала то, что так меня занимало. Я рассердилась на Богдана, и затем рассердилась на себя именно потому, что рассердилась на Богдана. Ну вот, подумала я, это опять зависть. Я постоянно ему завидую. Даже в таком пустяке, как сейчас.

– Я хочу сказать очень многое, – оживился Богдан.

Он отложил бумаги. Поднялся из-за стола и стал ходить, прихрамывая, по комнате, от высокой закрытой двери до огромных окон у противоположной стены.

– Не имеют значения ни карьера, ни богатство, ни награды, ни болезни. Всё это – мусор. А имеет значение то, что внутри человека. Его отношение ко всему тому, что вокруг него происходит. И вот именно эта его внутренняя суть и является затем первопричиной последующих его действий в жизни. Тех или иных шагов. Вот это важно. Его внутренний человек. Это важно, понимаешь?

– Важно – кому?

– Богу.

– Но ты же знаешь, я не верю в Бога. Если и есть что-то, то это… Я бы назвала Высшим Разумом. Для меня всё сказанное тобою в конечном итоге – чушь, раз ты всё это сводишь к идее Бога. Нет такой идеи. Есть что-то иное, но только не Бог, – я говорила вызывающим тоном. Мне всегда хотелось спорить с Богданом. Говорить ему наперекор.

– А совесть, что ты можешь сказать о совести? Откуда она, и что это такое? Материалисты дать ответ на этот вопрос не могут. Потому что им придётся признать очевидное: совесть – это голос Бога в нашем сердце. И жить по совести – это и означает жить по Богу, по большому счёту. Люди, потерявшие Бога, сегодня наглядно демонстрируют свою беспомощность в этой жизни. Они превращаются в скотов. Возьми хотя бы эти последние громкие аресты наших знаменитых торгашей. Соколов, Бегальман, Филиппов, Уральцев, Трегубов, Кантор… Уж столько нам отец про них рассказал, но я на это смотрю с иной точки зрения. Как ты думаешь, почему этот директор «Елисеевского» гастронома, этот Соколов, почему он потерял контроль над собой и стал взяточником? Или директор универмага «Сокольники» Кантор – ну вот скажи, зачем человеку воровать миллионами, да ещё прятать в доме тайники с ювелирными изделиями, это ведь надо жить в постоянном страхе. Но люди предпочитают всё равно красть, лгать, но зачем? Какой ценой? Ради чего? Да потому что человек, потерявший Бога, теряет самого себя. В нашей стране изначально, с момента революции, людей стали не просто лишать возможности ходить в церковь, но и разлучать с Богом, стали выращивать поколение безбожников. А там, где нет Бога, там место дьявола. Если

хочешь, скажу ещё так: если ты не веришь в Бога, значит – ты не веришь в саму себя.

– Ха.

– Да-да, ну смотри. Ты говоришь, Бога нет… – Богдан остановился, поглядел сверху в мои глаза. Я усмехнулась и заложила ногу на ногу. Я сидела на диване и грызла семечки. – Но тогда почему есть ты, с твоими мыслями, чувствами, с твоим характером и настроением? Ведь ты есть. Кто-то же вызвал тебя из небытия, кто-то же дал тебе жизнь, и потом эту жизнь этот Кто-то отнимет, и призовёт тебя к Себе. Призовёт, кстати, на Суд. И тогда ты дашь отчёт в том, как ты жила. Всё в этой жизни зависит от Бога, абсолютно всё! Он всюду, Он держит это мироздание, которое создал, Он даёт дыхание всему живому.

Это был наш вечный спор.

Вот почему, ну почему Богдан уверовал в Бога? Вопреки всему, что было в советской атеистической реальности? В нашей семье всё было пропитано партийной карьерой отца, добившегося благодаря своему честолюбию, упорству, железной хватке и принципиальности, хороших высот. Благодаря этому мы переехали в Москву, мы жили прекрасно, мы имели всё, и мама могла не работать. В нашей замечательной огромнейшей пятикомнатной квартире на Кутузовском проспекте с высокими потолками, в старинном доме для номенклатурных работников, висели портреты партийный вождей. К нам приходили в гости высокопоставленные особы, у них были красиво одетые упитанные жёны. Все улыбались, говорили вежливо, приносили подарки нам с Богданом, и цветы моей маме. У нас было много хороших вещей, телевизоры, прислуга и вкусная еда. Отпуск отца и высокие связи позволяли совершать путешествия в интересные уголки страны, на дорогие курорты и за рубеж. Наша семья упивалась благополучием, но нам с Богданом чего-то не хватало.

Мы часто говорили с ним о пустоте жизни, о том, что душно жить в такой атмосфере, но почему, и что это за атмосфера, не могли объяснить. Нас одинаково отталкивала от школы навязываемая комсомольская активность, глупые уроки по глупой истории КПСС, мы всё больше чувствовали отвращение ко многому из того, что заставляли учить в школе. «Это не та литература, это не та история! Нас учат лжи», – говорил Богдан и рассказывал про то, как большевики расстреливали священников, как рушили храмы, как миллионы невиновных людей были уничтожены этой властью.

Я молчала, я не хотела показывать ему, что он прав, но в душе соглашалась. Я тоже ощущала скуку от всего, что приходилось читать в учебниках и газетах, что требовалось писать в сочинениях, но не знала, как с этим бороться, как найти себя, и чувствовала свою потерянность. Богдан этот вопрос решил для себя радикально – в четырнадцать лет он отрёкся от комсомола и партии и объявил, что уже давно верит в Бога. Отец и мама это называли чудачеством, говорили о генах верующих предков, но посещать храм Богдану не мешали. Скоро в его комнате появились иконы, в красном углу затеплилась лампадка, а в гости к Богдану стали ходить новые друзья – они отличались от тех, с кем мне приходилось общаться в своей жизни. Эти не имели привычки смотреть пристально в глаза, не окидывали взглядом с головы до ног, да они и вообще, как мне казалось, не обращали на меня внимания. Странные, однако, товарищи, думала я.

Мне приглянулся один из них. Учащийся духовной семинарии. «А вы туда пошли учиться по примеру вождя всех народов, да? Как никак товарищ Сталин тоже начинал свою карьеру с духовной семинарии, вам есть чем гордиться, не так ли? И что дальше? Может, ваша конечная цель – повторить путь Иосифа Виссарионовича и оказаться в кресле генсека?» – попыталась я разговорить молчаливого парня. «Берите выше. Моя цель – оказаться в раю», – сказал он с улыбкой, поклонился и поспешил уйти. К сожалению, этот парнишка больше у нас дома не появлялся. Богдан сказал, что он ушёл в монастырь на послушание и, быть может, станет монахом.