Монгол. Черный снег
Шрифт:
– Я не просил у тебя советов и сеансов психологии, — мой голос срывается на хриплый рык. Я не хочу слышать его слова. Не хочу, чтобы они пробивали меня. – если ты пришел за тем, чтобы лечить мне мозги, то дверь вон там!
Ашар не отступает. Он поднимается, делая шаг ко мне, его глаза вспыхивают, как угли. В его взгляде я вижу что-то большее, чем просто беспокойство. Это предупреждение. И это меня злит.
— Ты теряешь себя, Монгол. И если ты этого не понимаешь, то скоро поймёшь, когда будет слишком поздно. Теперь я понимаю почему…На педофила ты не похож…Тогда у меня нет ответа зачем
Я смотрю на него, и мне хочется ударить его, заставить замолчать. Но я знаю, что это бесполезно. Ашар всегда был тем, кто говорил правду, даже если она была неприятной. И его слова резонируют во мне. Они бьют в те самые места, которые я старался скрыть от себя самого.
Глава 7
Молча отворачиваюсь, смотрю в окно. За окном мерцает город. Грязные огни, как угли ада. Место, где я нашёл свою темноту и где теперь пытаюсь сохранить свой разум.
— Она не твоя проблема, — наконец бросаю я, и мой голос становится ледяным. — Это не твоё дело.
Ашар замолкает. Я чувствую его взгляд на себе, но не поворачиваюсь. Я знаю, что он не уйдёт просто так. Но этот разговор закончен.
— Хорошо, — его голос звучит тише, но я чувствую в нём ту же угрозу. — Но не говори потом, что я не предупреждал тебя.
– Зачем приходил?
– Понять какого хера ты исчез с радаров. Беспокоился!
– Не стоило!
Его шаги удаляются. Дверь захлопывается. Я остаюсь один.
Тишина снова обнимает меня, но она уже не та. Она тяжёлая, словно воздух стал густым и вязким, как смола. Его слова крутятся в голове, словно яд, который проникает в каждую клетку моего сознания. «Ты теряешь себя». Может быть, он прав. Может, Диана и правда меня меняет. Но что бы это ни было, я не собираюсь избавляться от неё. Даже если это уничтожит меня. Комната снова пустая, но теперь в ней ощущается что-то другое. Нечто, что осталось после Ашара. Его слова, как ядовитые шипы, продолжают впиваться в меня, раздирая сознание на куски. Я пытаюсь отогнать их, заткнуть этот голос в голове, но его фразы всё ещё висят в воздухе, проникают в каждый угол моего разума.
«Ты теряешь себя».
Я стискиваю зубы, чувствуя, как ярость снова поднимается изнутри, как волна, готовая смыть всё вокруг. Чёрт, Ашар всегда умел добраться до самого дна. Он знает, что меня задевает, знает, где бить, чтобы я почувствовал. И всё же я не могу его винить — он пытается защитить меня, по-своему. Но что он знает? Что он понимает?
Дверь приоткрылась.
– Можно?
– Можно…, - бросаю я и вижу, как она сжалась, как маленький зверёк. В её глазах страх…Она слышала. Это выводит меня из себя. Она не понимает, что её присутствие разъедает меня изнутри. Она не осознаёт, что каждый её взгляд, каждый вдох делают меня слабее. И всё же я не могу оторвать от неё глаз.
Я чувствую, как воздух в комнате становится всё тяжелее.
Я не люблю копаться в прошлом. Оно, как грязь, которая намертво липнет к обуви и тянет тебя назад. Ты думаешь, что сбежал, что оставил всё позади, но однажды поворачиваешь голову — и видишь, что эта грязь уже по колено, а ты даже не
Но её прошлое... Оно было другой тварью. Чёрной, голодной и беспощадной. Это прошлое не пряталось в тени. Оно всё ещё жило, дышало рядом с ней. Впивалось в неё, сжимало её в своих когтях. Я знал это. Чувствовал. И она это знала.
Я не хотел... Но она вдруг начала говорить. Сначала тихо, почти шёпотом, и я думал, что не услышу её. А потом её слова начали отрываться, как рваные куски кожи, как крики о помощи, которые слишком долго держали запертыми в черном вонючем подземелье кровавой детской памяти.
Она сидела передо мной на старом, изодранном диване, вся сжавшаяся, как маленький белый утенок, которому некуда бежать. Её глаза — эти огромные зелёные глаза — смотрели в пол, как будто там можно было найти ответы на вопросы, которые она даже не осмеливалась задать.
Я стоял у окна, наблюдая за ней. Наблюдая, как её плечи дёргаются, когда она начинает говорить. Её голос был тихим, но в нём было столько боли, что мне хотелось, чтобы она заткнулась. Чтобы перестала говорить. Но она не могла остановиться.
— Отец всегда был злым, — начала она, едва слышно. — Он хотел мальчика. Мечтал, что у него родится сын. Говорил это каждый день. Но когда родилась я, он, кажется, с самого начала возненавидел меня.
Она замолчала, словно собираясь с силами. Я видел, как её пальцы сжимаются в кулаки, ногти вонзаются в ладони, но она не плачет. Она никогда не плачет. Я это заметил с самого начала. Слёзы — это слабость. А она держалась за своё гордость, словно за последний оплот.
— Папа... — продолжила она, но её голос дрогнул, и я услышал в нём ледяное отчаяние. — Он говорил, что я бесполезна. Что я — ошибка. Что я не стою даже того воздуха, которым дышу.
Я сжал кулаки, но остался стоять на месте. Мой взгляд был прикован к её лицу. Её голос, словно бритва, резал меня. Не потому, что я жалел её. Я не умею жалеть. Но что-то в этих словах пробуждало во мне то, что я долгое время держал глубоко запертым.
— Он всегда кричал на меня, — её голос стал чуть громче, но от этого стало только хуже. — Когда напивался или когда дозу не мог найти, он бил меня. Всегда бил. И мать бил…Но ее он хотя бы не ненавидел. А я…Он говорил, что я — ничтожество. Что лучше бы я сдохла при рождении.
Её плечи задрожали, но она сжалась ещё сильнее. Внутри у меня закипела ярость, но я ничего не сказал. Просто слушал её.
– Он закрывал меня в подвале, — продолжила она, и её голос стал чуть громче. — Он говорил, что таким, как я, место в могиле, чтобы не мешать. Я могла сидеть там часами, иногда днями. Одна, в темноте. Без еды, без воды. Иногда я слышала, как мама ходила по дому, но она никогда не приходила за мной. Она была вся в себе.
Она замолчала на мгновение, как будто собиралась с силами, чтобы продолжить. Я видел, как её руки сжались на коленях, ногти впивались в кожу. Она уже не смотрела на меня, не смотрела никуда — просто говорила в пустоту, как будто рассказывая это кому-то. Её лицо побледнело, но она не переставала говорить.