Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг.
Шрифт:
В источнике В. Н. Татищева сообщение о заключении русско-булгарского мира в 6737 (1229) г. выглядело так: «Тогда же прислаша к великому князю Юрию болгари о мире и любви. И сослаша люди лепшие со обоих стран опроче (особно).
[И сослали с обоих стран послов, знатных людей, на особное место близ границы Руской на остров, имянуемый Коренев. И оные учинили мир на 6 лет, купцам ездить в обе стороны с товары невозбранно и пошлину платить по уставу каждаго града безобидно; (бродникам) рыболовам ездить с обе стороны до межи; и иметь любовь и мир, пленников всех освободить; а буде будет разпря, судить, съехався судиам от обоих на меже].
И тии мир и любовь учинивше на 6 лет, пленныя вся пустиша и разыдошася с дары многими.
Того ж года глад бысть во всей Рустей земли 2 годы. И множество людей изомроша, а боле в Новегороде и Белеозере. Но болгоре, имеюще мир, вожаху Волгою и Окою по всем градам и продающе, и тем много Рустей земли помогоша. А князь болгорский присла к великому князю Юрию тритцеть насадов жит. И князь великий прият с любовию, а ему посла паволоки драгие, шитые златом, и кости рыбии, и ина узорочия» [187] .
187
Татищев 1995. С. 369. В квадратных скобках дополнение из второй редакции: Татищев 1994. С. 225.
Некоторые летописи также сообщают о заключении с булгарами мира в 1229 г. после 6 лет «розмирья». Однако этот договор так и не вывел стороны на уровень военно-политического союза. Хотя именно об этом, судя по данным В. Н. Татищева, просило булгарское посольство в 1232 г.: «Того ж году приидоша татарове на Волгу и зимоваше, не дошед Великого града. Болгоре же прислаша послы своя ко князю великому Юрию, рекуще, яко «прииде род силен, откуду невемы, языка его же никогда слышахом», и просиша помощи противо има, [обесчевая все его (Юрия) убытки заплатить]. Князь же великий, гадав со братиею и слышаще, яко сила татарская тяжка, не даша има помощи. А татаре поплениша и покориша многу нижнюю землю Болгорскую и грады разориша» [188] .
188
Татищев 1995. С. 370. В квадратных скобках дополнение из второй редакции: Татищев, 1994. С. 227.
В Ростовском летописце вся эта статья, за исключением первого предложения, отсутствует. Для современников особенно неприятным могло быть упоминание среди участников княжеского совета «братии». Ведь ответственность за такой эгоистический поступок лежит на всех Всеволодичах.
Юрий не заключил с булгарами союза и не стал защищать их от монголов. И нельзя сказать, что такая позиция была неоправданной. Возможно, упорное противодействие на юго-восточных границах Булгарии, на Волге и Яике могло заставить хана Бату быть более осторожным при наступлении на запад, но вряд ли оно могло предотвратить его. В конце 1220-х гг. такие рассуждения еще были уместны, но в 1230-х их уже можно было счесть странными. Скорее всего, русские полки лишь распылили бы собственные силы в далеких походах, но не остановили бы монгольских ханов в предгорьях Урала… Прагматизм князя Юрия требовал жертв заграничных союзников.
С обреченным положением булгар можно сопоставить и ситуацию в Рязанском княжестве. Растерзанное внутренними усобицами, лишенное инициативы влиянием могучего северного соседа, оно также было оставлено один на один с Батыем.
Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция Повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи (далее – ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто [189] . К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее – новгородская повесть) [190] . Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского [191] . Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использованный в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее – южнорусская повесть) [192] . Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская – близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. Во всех случаях автор отстоит от событий не более, чем на десятилетие, и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.
189
ЛЛ, 460–467.
190
НПЛ, 286–289.
191
Лихачев 1949. С. 257–281.
192
ИЛ, 778–781.
Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи около Дона, Бату вместе с основной частью армии в ноябре-декабре 1237 г. подошел к границам Рязанского княжества: «Зимоваша окаанныи Татарове подъ Чернымъ лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ, съ царемъ Батиемь ихъ; и прьвое приидоша и сташа о Нузле, и взяша ю, и сташа ту станомъ» [193] .
Обращает на себя внимание то, что «татары» подошли к русским границам «безвестно», то есть неожиданно. Вероятно, это было связано с тем, что они прошли «лесом», то есть не через тот степной коридор, у которого их, очевидно, ждали. Ясно, что они хотели запутать русских. Кроме того, имея возможность напасть неожиданно, они не стали ее использовать и куда-то спешить. Наоборот, Нузла (Нужа, или Онуза) был, судя по всему, небольшим городком, расположенным на границе лесостепи где-то на берегах Воронежа (возможно, в устье Лесного и Польного Воронежа). Захватив этот городок, Бату остановился нарочито на границе рязанских владений и направил к русским вполне лояльное посольство, якобы для того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаться впечатление, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лечь на непокорных русских, а не на представителя универсальной империи. История показывает, что в других частях света монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.
193
ТЛ, 366. Ср.: НПЛ, 286; ЛЛ, 514.
Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную: «И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ Рязаньскым, прося оу них десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгорович, брат его Олег [и Роман] Инъвгорович, и Муромскии и Пронскии, не пустячи к городом, [выидоша противу им в Воронаж]» [194] .
194
ЛЛ, 514. В квадратных скобках реконструкция текста по НПЛ, 286.
Требование десятины с земледельцев является вполне традиционным для монголов и считалось не очень обременительным. Однако, со скотоводов, согласно Ясе, взимали только одну сотую стада. В «Юань ши» воспроизведен указ великого хана Угэдэя 1229 г. о налогах, согласно которому: «Тем из монгольского народа, кто имеет 100 лошадей, – отдавать одну кобылу» [195] . То есть требование десятины с коней – форменный грабеж.
О результатах монгольско-рязанских переговоров судить сложно. О дальнейших действиях князей источники содержат противоречивую информацию, лишенную порою даже внутренней логики. Летописец представляет дело таким образом, что рязанцы сразу и наотрез отказались вести какой-либо диалог с монголами, но предложили им решить дело на поле брани («хотеша съ ними брань сътворити»): «И ркоша им князи: “…аще нас не будет всех, то все то ваше будет”. И оттоле пустиша их к Юрью в Володимерь, и оттоле пустиша от Нухле Татары в Воронажи. Послаша же рязяньстеи князи к Юрью к Володимерьскому, просяще у него помоце, или самому поити» [196] .
195
ЗОИ, 3. С. 163. Также см.: ЗОИ, 3. С. 164; Juvaini, 1997. P. 600.
196
НПЛ, 286. Ср.: ЛЛ, 514; ТЛ, 366.
Остается непонятным, почему, если война признавалась неизбежной, необходимо было отсылать вражеских послов во Владимир, а за ними вдогонку направлять собственные просьбы о помощи. И по какой причине в таком случае князья вдруг разрешили («пустиша») татарам переправиться через Воронеж и вступить на рязанскую территорию – от Нузлы, занятой татарами ранее, в «Воронажи», то есть туда, где они встречались с татарскими послами (по некоторым предположениям, междуречье Лесного и Польного Воронежа)? Тактическим ходом это назвать нельзя. Скорее всего, перед нами следы позднейшей модернизации, направленной на прикрытие неуклюжих действий князей. Рязанцы, находившиеся фактически в вассальной зависимости от Суздаля, должны были действовать в рамках проводимой их сюзереном политики, то есть уступать, замирять и соглашаться с татарами. Вероятно, Юрий Ингваревич, встретив послов за городом, что могло быть признано дружеским жестом, немедленно согласился с требованиями Батыя и позволил его войскам переместиться для зимовки от Нузлы на Воронеж, где ждать послов от великого князя. Так как в Рязани считали, что самостоятельно (без согласия сюзерена) мирный договор с монголами они заключать не могут, то отослали парламентеров во Владимир, где и принимались важные внешнеполитические решения. Однако расчет на заступничество со стороны Суздаля не оправдался. Великий князь Юрий предал рязанцев, хотя и сделал это перед лицом нависшей над всеми его землями угрозой, что в глазах летописца служит ему некоторым оправданием: «Юрьи же сам не поиде, [ни посла к ним,] ни же пакы послуша князь рязаньскых молбы, но сам хоте особо брань сътворити. Но уже бяше божию гневу не противитися, яко же речено бысть древле Исусу Наугину господомь; егда веде я господь на землю обетованую, тогда рече: “Аз пошлю на ня преже вас недоумение и грозу и страх и трепетъ”. Також и преже сих отъят господ от нас силу и храбрость, а недоумение и грозу и страх и трепет вложи в нас за грехы наша» [197] .
197
НПЛ, 286; ЛЛ, 515. В квадратных скобках дополнение из ТЛ, 366.
Рязань в первой трети XIII в. Вид с севера.
Примечательно, что позднейшая «Повесть о разорении Рязани Батыем» предлагает более живописную версию событий, в которых центром произошедшего выступает не отказ Владимирского князя в помощи, а самостоятельные переговоры рязанцев с монголами. Согласно этому источнику, после того как «безбожный царь Батый» пришел «на Русскую землю» и остановился на р. Воронеж («ста на реце на Воронеже»), он «присла на Резань» к князю Юрию Игваревичу «послы безделны», то есть бесполезные, ложные, «просяща десятины въ всем: во князех, и во всяких людех, и во всем». «И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский приход безбожнаго царя Батыа, и вскоре посла в град Владимер к благоверному и великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому, прося помощи у него…» [198]
198
Повесть 2000. С. 140.