Моника
Шрифт:
– Я должна начать издалека. Этот человек ухаживал за мной…
– Хуан Дьявол? Где? Когда? Как? Ты же была моей невестой! Ты была моей невестой, когда приехала из Франции. А если была моей невестой, то духовно принадлежала мне, как такое могло быть? Скажи же наконец!
– Раньше, Ренато. Раньше…
– Раньше чего? Перед возвращением на Антильские острова ты не могла знать Хуана!
– Чтобы ты смог меня понять, я должна начать раньше. Я была девочкой, ты и Моника были подростками…
– Моника только на два года тебя старше. Двух лет недостаточно.
– Да, знаю. Но из-за того,
– О чем ты говоришь? – разволновался Ренато, вопреки себе удивленный и заинтересованный.
– Моника была безумно влюблена в тебя, Ренато, думала и говорила только о тебе. У нее была совершенная уверенность, что ты женишься на ней.
Руки Ренато ослабели, на лице отразилась растерянность, смущение, глубокое удивление, какая-то боль от невольно причиненного зла. И он спросил:
– Моника, Моника меня любила? Однажды ты кое-что сказала похожее. Я не заметил, не хотел обращать внимания, ведь это были твои оправдания, ложь, обман.
– Нет, Ренато, Моника тебя любила, она была без ума от тебя, и когда увидела, что ты в конце концов предпочел меня, она послушницей ушла в Монастырь Марселя. Ты не помнишь ее странное поведение, как она сильно изменилась, ее намеки? Казалось, она возненавидела меня. Ты начал думать, что она тебя ненавидит, а она любила. Она была помешана на тебе, а я ревновала, дико ревновала так, что у меня разжигалась кровь.
– О, нет, невозможно!
– Клянусь, это правда! Клянусь всем, что мне свято и священно. Жизнью матери клянусь! Моника обожала тебя, считала меня безумной, ребенком, невеждой, несущественной, считала, что я не могу сделать тебя счастливым. Она всегда была умнее меня, всегда имела сильный характер. Она воспользовалась этим, чтобы заставить меня поклясться ей…
– В чем? – торопил Ренато, увидев, что Айме засомневалась.
– Что моя жизнь с тобой будет только самоотверженной и жертвенной, что я буду обожать тебя все дни, буду слушаться тебя, как рабыня. Требовала, чтобы я благодарила тебя, отказалась от всего: от капризов, безудержных проявлений моего характера. Она упрекала меня, что преступление быть кокеткой, непостоянной, следила за моими действиями, улыбками и вздохами, создавая вокруг меня обстановку подавленности, надзора, которая меня душила, а я была маленькой девочкой, Ренато. Иногда, чтобы разозлить ее, я кокетничала…
– Что?
– Кокетничала, но любила и думала только о тебе. Это был способ отомстить за ее невыносимую тиранию. Она хотела, чтобы я провалилась, хотела подловить меня, постоянно угрожала, и я возненавидела ее, достаточно было слова, чтобы вывести меня. Она задевала мое самолюбие, давила постоянной руганью, пока в один прекрасный день, мне все это не надоело.
– Надоело все это,
– Нет, нет! Я не сделала ничего такого. Мы были детьми, глупышками, и из-за нее…
Айме закрыла лицо руками и долго всхлипывала, склонившись рядом с каменными перилами, пока Ренато обдумывал ее слова и не мог привести в порядок мысли, которые вертелись сумасшедшим вихрем и потрясли его душу. Затем Айме медленно продолжила, ее слезы высохли.
– Что ты сделала по ее вине? Говори!
– Я, ну… Я не сделала ничего серьезного, Ренато. Хуан Дьявол ходил кругами вокруг нашего дома. Как я раньше сказала тебе, он ухаживал за мной…
– За тобой или за ней?
– На самом деле за мной, Ренато. Он начал ухаживать за мной. Она вернулась из монастыря, одетая в рясу. Он, как ты понял, преследовал меня. Он совсем ничего не знал о нашей помолвке. Однажды он обратил внимание на Монику, я сказала, что она еще не пострижена, что может оставить рясу, что она красивая, что ей нужна любовь. Это было легкомысленно, по-детски. Я не думала, что он воспримет это всерьез, что так рассердится. Он сменил курс, а я по шалости, не соизмерив всего, приободрила его, дала понять, что Моника отвечает ему, что только притворяется, избегает его, а он…
– А он, что? Продолжай, продолжай!
– Я обманула его, в этом моя вина. Это мой грех, Ренато, грех, в котором я не хотела признаваться тебе. От ее имени я написала письмо, чтобы он искал ее в Кампо Реаль. Я играла чувствами обоих, и когда он приехал, она отвергла его, и он разгневался, поклялся отомстить, и уже было бесполезно желать, чтобы он уехал отсюда.
– Ты хочешь сказать, что Моника не отвечала ему взаимностью? Что на самом деле никогда не любила его? Никогда не отдавалась ему, а он не был ее любовником?
– Да, Ренато, да! Все перепуталось. Я сказала Монике, что ты убьешь меня, и она приняла жертву. Из-за этого я была в горе и отчаянии, когда ты заставил ее выйти замуж, когда он увозил ее далеко. По моему легкомыслию это было подло и жестоко. Это правда. Это мой единственный грех, прости меня, Ренато! Прости хотя бы ты, потому что она никогда не простит!
Почти обессиленная, потерявшаяся среди лжи, обезумевшая от тревоги, но решившая не отступать, плакала Айме от этих слов, которыми лгала еще больше. Лгала, поставив на кон все, прикрываясь новой ложью, загнанная в угол обстоятельствами, где ложь – единственный путь. Она нагромождала одно на другое, клеветала, искажала все с жестокой смелостью, борясь между жизнью и смертью, плакала, ужаснувшись очередной бездной, куда рискнула броситься, и жадно наблюдала за Ренато, лицо которого тоже побелело от страха.
– Не может быть! Невозможно! Если ты говоришь правду, то тогда ты приговорила невинную сестру! Беззащитную вручила грубому мужчине!
– Это ужасно, да? Ты сам настаивал.
– Но почему ты не сказала мне правду? – пришел в отчаяние Ренато. – Почему не сказала тогда, а говоришь сейчас? Почему она молчала и терпела подобное?
– Чтобы спасти меня. Ты поклялся, что убьешь меня. А также чтобы спасти тебя. Не забывай, она любила тебя. Ты угрожал убить Хуана. И сделал бы!
– Может быть, но я совершил ужасную несправедливость. Если бы только ты сказала правду…