Моника
Шрифт:
– Сто раз я просила, но ты не делала. Ты все еще здесь, препятствуешь мне совершать плохое или хорошее, досаждая мне, приводя в ярость. А теперь, именно сейчас…
– Ты пытаешься поставить мне это в вину? – возмущенно прервала Моника.
– Нет, сестра, нет. Наоборот, я взвесила, увидела, ощутила, что ты была во всем права, что твои упреки были заслуженны, твои предсказания оказались верными. Как безумная я следовала низким порывам. Меня ослепила болезненная страсть, и я все скатывалась, пока не очутилась у края преисподней. Но я не хочу туда упасть, не хочу окончательно погрузиться на дно, не хочу тянуть за собой имя мужа.
– Теперь ты думаешь о муже! Не
– Я клянусь, сестра. Меня сводит с ума мысль потерять его, увидеть возмущение в его глазах. Я в отчаянии и раскаиваюсь. Я не люблю никого, кроме Ренато, хочу жить только ради него. Но Хуан меня не оставляет! Понимаешь?
– Не оставляет тебя? Не лги! Ты искала его, свела с ума, клялась ему в любви, и несмотря ни на что, была готова следовать за ним!
– Нет, нет, я не поеду с ним! Сначала я расскажу все Ренато. Если ты не поможешь, не спасешь меня, я буду искать смерть. Расскажу правду Ренато, и пусть он убьет меня. Да, пусть убьет, чтобы покончить со всем разом. Пусть грянет скандал! Пусть придет смерть! Я сама ее найду!
– Айме! Куда ты? – остановила Моника криком сестру, которая стала уходить. – Ты сошла с ума?
– Почти! Но прежде чем Хуан пойдет меня искать в этом доме, я столкну их друг с другом и Ренато будет побежден. Потому что Хуан убьет его; Хуан более сильный и отважный. Прежде чем Хуан убьет его, я предпочту, чтобы Ренато убил меня. И прямо сейчас…
– Тихо, Айме! Где Хуан? Что ты хочешь, чтобы я сделала?
– Ты поможешь мне? Дорогая Моника! Я знаю, ты делаешь это не для меня. Ты бы предпочла видеть меня мертвой.
– Нет, Айме. Ты моя сестра, моя кровь. Я должна ненавидеть тебя, предоставить тебя судьбе, но не могу так поступить. Не только из-за Ренато, но и ради тебя. Если я смогу что-нибудь сделать…
– Хуан тебя послушает, должен выслушать. Ты единственная, которая может остановить его ненадолго. Хотя бы на несколько часов, чтобы сделать что-то, чтобы освободить меня от проклятого Хуана.
– Теперь ты проклинаешь его.
– Проклинаю и ненавижу! Я люблю Ренато и буду жить ради него! Клянусь тебе! Если ты спасешь меня, я буду самой лучшей женщиной, самой покорной, самой честной, посвящу любовь мужу.
– Но как спасти тебя, Айме?
– Хуан хочет увезти меня этой ночью. В двенадцать он ждет меня с двумя лошадьми позади церкви. Если я не приду на это свидание, он пойдет искать меня и потащит с собой. Он клялся, что увезет меня, даже если это произойдет перед Ренато.
– Но он дикарь, сумасшедший! – воскликнула Моника с ужасом на бледном лице.
– Он… такой. Ты знаешь. Попытайся, чтобы этой ночью не было скандала. Скажи ему, что я больна, пообещай ему от моего имени, что я пойду с ним. Но не в эту ночь, не сейчас, – и по-настоящему испуганно она указала на время: – Уже двенадцать! Уверена, он уже там. Он будет ждать лишь несколько минут, если я не появлюсь, если ты не задержишь его. Ему неважно убить, уничтожить Ренато. Он ненавидит его, как ненавидел всегда! Беги, Моника, беги, найди и поговори с ним! Я останусь молиться здесь, потому что Бог милосерден к нам, потому что ты приняла мое раскаяние.
Она упала у распятия над кроватью Моники и заплакала от ужаса, страха и тревоги. Моника взглянула на нее, на ее испарину на висках, и поборов в себе этот ужас, она вышла, волоча ледяное тело и пламенную душу.
3.
В своем кабинете, с лихорадочным нетерпением нервный, неспокойный Ренато смотрел из стороны в сторону на уставшие шаги старого Ноэля. На миг глаза молодого Д`Отремона посмотрели участливо на старого нотариуса, и он предложил:
– Вы измучены. Вы можете отдохнуть, если хотите.
– Ты думаешь, я смогу отдыхать, не зная, чем все это закончится? Давай мы вот как сделаем: ты пойдешь отдыхать, а я подожду.
– Какая мысль! Вы уже не можете больше. Идите, Ноэль, идите спать.
– Я пойду прогуляюсь. Меня очень беспокоит, что донья София не легла, и ждет, что я приду поговорить с ней. Если ты позволишь мне воспользоваться этим потайным ящиком, прямо напротив спальни твоей матери, как она сказала. Откроется нажатием на лепнину, думаю, с этой стороны. Вот, да, лепнина провалилась, но дверца не поддается.
– О! Потайное место, что мы искали! Разве я не говорил, что это на этой полке? Вы открыли, нажав на лепнину.
Они подошли к книжной полке, где действительно находилось дверное пространство. Но в темном углублении была только смятая бумага, которую пальцы Ренато быстро схватили, и он воскликнул с чувством:
– Вот оно! Это оно! При мне отец смял это письмо и кинул туда.
– Это было то письмо?
– Да, думаю, что да. Вы, естественно, знаете, о чем оно.
– Нет, сынок, я никогда его не читал. Бертолоци отправил его с Хуаном, как я сказал, а твой отец прочел его у тела покойника, который был его неумолимым врагом.
Вглядываясь в обжигающие строки, Ренато замолчал, застыл надолго и начал читать вслух, что уже прочел взглядом. Начал читать с той же тревогой, с тем же непреодолимым уважением, как читал его отец у мертвого тела Андреса Бертолоци.
«Пишу тебе из последних сил, Франсиско Д`Отремон и прошу прийти ко мне. Приходи без страха. Я не зову тебя для мести. Слишком поздно получать плату твоей кровью за все, что ты сделал мне и ей. Ты богат, любим и уважаем, тогда как я нахожусь в унизительной нищете и жду приближающуюся смерть как единственное избавление. Не хочу повторять, насколько я ненавижу тебя. Ты это знаешь. Если бы я мог убивать одной мыслью, то тебя уже давно бы не было. Я постепенно иссушил себя злобой, которая овладела моей душой. Злоба убивает меня сильнее алкоголя и заброшенности. Из-за ненависти я молчал столько лет. Сегодня хочу рассказать кое-что, что может заинтересовать тебя. Это письмо вложит в твои руки мальчик. Ему двенадцать лет, и никто не позаботился окрестить его и дать имя. Я зову его Хуан, а рыбаки побережья Хуан Дьявол. В нем мало человеческого. Он хищное животное, дикарь, я вырастил его в ненависти. У него твое порочное сердце, а я дал, кроме того, полную волю его инстинктам. Знаешь почему? Скажу на случай, если ты не решишься приехать и выслушать меня: это твой сын…»
Старое письмо Бертолоци подрагивало в руках Ренато, как подрагивало в руках Франсиско Д`Отремон. Расширенные от волнения глаза пробегали строку, не видя ее и скорбная фигура старого нотариуса застыла вместе с ним. Мгновение он дышал с трудом, его переполняли чувства из-за той давней трагедии, которая не стала со временем менее жестокой. Его вновь притягивали пылающие неровные строки. Еще раз он обратился к ним, выпивая яд слов Андреса Бертолоци:
«…Если он стоит перед тобой, посмотри в его лицо. Иногда он твой живой портрет. Иногда похож на нее, проклятую. Он твой. Бери его. У него отравлено сердце, а душа испорчена злобой. Он знает только ненависть. Если заберешь его, то он станет твоим наихудшим наказанием. Если бросишь, то станет убийцей, пиратом, грабителем, который закончит дни на виселице. И это твой сын, твоя кровь. Это моя месть!»