Моника
Шрифт:
– Моника, прежде чем позволить это, я скорее убью тебя!
– Это лишь угрозы. Я уважаю клятву, данную у алтаря, и докажу тебе это. И хотя ей все равно, но я уважаю таинство, которое сделало его мужем сестры.
– Даже несмотря на чувства к нему, правда? Женщины, как ты, не меняются.
– А для чего меняться? Не удивляйся, потому что ты тоже не изменился. Свадьба Айме с другим стала настоящим предательством, самой жестокой насмешкой, пока ты вел борьбу на земле и на море, чтобы заполучить то, что смог бы предложить ей. Коварство было чернее некуда, когда она имела тебя в любовниках, будучи невестой Ренато. И тем не менее, твое
– Я должен простить, по крайней мере потому, что она продолжает любить меня!
– И ты доволен этой любовью?
– Тебя интересует, что я чувствую? Тебя волнует правда?
– На самом деле, думаю, меня ничего не волнует, полагаю, я ответила. В самом деле, кому могут быть интересны мои чувства? Когда они вообще волновали тебя?
– Никогда, никогда и ничто меня не волновало, – проговорил язвительно Хуан. Поздравляю тебя с чудесной проницательностью. Когда такого человека, как я, интересует женщина, то он теряет ее – это момент слабости, когда он проигрывает сражение. Таким мужчинам, как я, женщины не могут дать ничего, кроме часа удовольствия. Ты, нет. Не беспокойся, потому что ты законная жена, единственное законное, что есть в моей жалкой жизни. У меня нет ни малейшего понятия, как должен разговаривать мужчина со своей законной женой. Думаю, с огромным уважением и холодностью. Я должен кланяться, уступать дорогу и спрашивать с изысканной вежливостью: Куда ты хочешь поехать, дорогая, когда мы выйдем из суда? Этого ты ждешь от меня? Эти формальности тебе нужны?
Моника чувствовала, что щеки краснеют, она подняла голову, преодолевая свою боль силой гордости. Она не хотела, чтобы он видел ее взволнованной или плачущей, не хотела, чтобы грустный секрет любви сбежал с ее губ, это было бы преступлением в мрачном зале суда. С раненым достоинством, сжигаемая досадой ревности, она сжала губы и молчала, пока он снова не спросил, источая жестокую и насмешливую желчь разочарования:
– Так вот, я начал вежливо: Куда мне следует отвезти тебя, Моника? В наш плавающий свинарник, который, надеюсь, будет возвращен нам, или ты предпочитаешь элегантный постой, предоставляемый в тавернах порта? Все это не достойно дамы, но…
– Отвези меня в Монастырь Сестер Воплощенного Слова!
16.
– Сестра монахиня, сделайте милость, немедленно сообщите обо мне Отцу Вивье и Матери-Настоятельнице. Скажите, что вернулась Моника де Мольнар. Побыстрее, сестра, пожалуйста, я не могу слишком долго ждать.
Голос трепетал от боли и спешки, Моника говорила со старой монашкой, которая не могла отвести в сторону удивленных глаз. Скрытая дверца открылась, и по знаку монахини Моника спустилась вниз через маленький порог, отделяющий мир от монастыря. Она чувствовала непреодолимое желание повернуть голову, удостовериться, посмотреть в лицо Хуана Дьявола, который стоял там, скрестив руки, остановив на ней взгляд. Но она не уступила искушению, лишь печально вздохнула, будто ей не хватало воздуха, и чуть пошатываясь, шагнула, не чувствуя под собой земли, а Хуан, сжав губы, закрыл за ней маленькую дверцу решетки – хрупкий символ стены, что воздвиглась между ними.
– Хуан, Хуан, ты объяснишь наконец?
– Не думаю, что нужно что-либо объяснять, Ноэль. Пора отправляться.
– Без нее? Оставив жену в монастыре?
– Потому что она так хотела.
– Ладно,
– Она исполнила моральный долг, полагая, что мы будем в расчете. А так как мы в расчете, то она не обязана оставаться со мной. Эту правду вы, вероятно, уже знаете.
– Я лишь знаю, что бедная девочка страдала, как приговоренная, когда ступила на землю Мартиники, первое, что она произнесла – твое имя; обезумевшая, она прибежала ко мне, с глазами, полными слез, и просила только об одном: увидеть тебя ночью, поговорить с тобой, Хуан. Ее не пугали трудности. Вопреки всей логике, против воли Ренато, нам удалось проскочить через охрану Форта. Используя деньги и связи, она добралась до твоей камеры накануне первого дня суда.
– Но она не пришла, ее не было, – возразил Хуан, глубоко заинтересованный. – Все это осталось лишь добрым, безуспешным намерением.
– Она не дошла до твоей камеры, потому что место было уже занято. Там была другая женщина. Моника видела ее собственными глазами.
– Не может быть! – воскликнул изумленный Хуан.
– Так и было. Я был рядом и видел, как она подошла к решетке, посмотрела внутрь и взволнованно отошла. Она сказала Ренато, что речь идет об адвокате, но потом, наедине со мной… Она не назвала никого, да и не нужно было. Я хорошо знаю мир, и знаю на что способны женщины, подобные Айме.
– Не может быть!
– Но это так. Одним махом были разрушены ее мечты, воспоминания. Было благородно заявлять в твою пользу, в то время как в ее душе царила смерть.
– Боюсь, вы наивны, Ноэль, – произнес Хуан недоверчиво. – Моника – замечательная женщина, я же не буду торговаться привычками, мужеством, прямотой, верностью. Но она не любит меня, никогда не любила. Или она сказала, что любит?
– Ну, конкретно словами, не сказала. Но нужно учитывать ее унижение и разочарование. Она, как жена…
– Как жена? Нет, Ноэль, Моника никогда не была моей женой. Женщина, которую мне законно вручили в Кампо Реаль, которую я силой посадил на коня, продолжает быть сеньоритой де Мольнар.
Горестное выражение исказило губы Хуана. Старый нотариус смущенно посмотрел на него, сбитый с толку, но Хуан резко вцепился, как когтями, в его плечо широкой и сильной рукой, пригрозив:
– Хорошо подумайте о том, что говорите. Именно вы, ваш поступок может стоить очень дорого, потому что я способен…!
– Сними руку с плеча, ты сейчас его сломаешь, и хватит уже говорить глупости, – прервал Ноэль с притворным раздражением. – Я не буду повторять то, что меня не касается, и меня не страшат твои глупые угрозы. Ты так же вел себя с ней?
– Она была больна, почти умирала. Лихорадка мучила ее несколько дней. Несколько недель она не приходила в себя. Когда она вернулась к жизни, моя пьяная ненависть уже прошла, и она была лишь бедной, нежной и хрупкой, как цветок, женщиной, ласточкой с надорванными крыльями, упавшей на палубу моего корабля.
Старый нотариус опустил голову. Какой-то странный комок в горле не давал ему говорить, слезы застилали усталые глаза, когда он проговорил:
– Однако ты странный тип, Хуан.
– Почему? – опроверг Хуан с деланным равнодушием. – Это не достоинство. Какое мне дело до еще одной женщины? Женщины, которая любит другого…