Шрифт:
* * *
Есть такой еврейский анекдот.
Старый еврей рассказывает:
– Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошел.
– А что?
– Присватался к нашей дочке один себе жених. Человек совсем подходящий. Поговорили о приданом, обо всем. Совсем сошлись. «Только, извините, – говорит, – я не могу жениться иначе, как на одном условии». – «Что такое?» – «Теперича, – говорит, – все резиновое делают. Не разберешь, или человек кривобокий, или человек прямой! А я на всю жизнь жениться должен. Я не могу жениться, если вашей дочери совсем безо всего не увижу. Может быть, у нее есть недостатки». Ну, мы с женой подумали:
«Все равно мужем ее будет! А никаких таких недостатков за нашей Ривкой, слава Богу, нет».
–
Посмотрел он на Ривочку безо всего.
– Извините, – говорит, – я на вашей дочери жениться не могу! У нее для меня физический недостаток есть.
– Что такое? – спрашиваем.
– Мне ее глаза не нравятся. Не шарлатан?
Может быть, оттого, что я знаю этот анекдот, но я не могу смотреть «Монны-Ванны» без смеха.
Мне все время приходит в голову вопрос:
– Не шарлатан?
Принцевалле, предводитель флорентийских войск, осаждающих город Пизу [3] , требует, чтобы Монна-Ванна, жена пизанского вождя Гвидо, пришла к нему ночью в лагерь.
Тогда он пощадит город.
Но непременно голая, в одном плаще.
Не шарлатан?
Ночью везде и в Италии прохладно. Зачем ему потребовалось, чтобы женщина простужалась, отправляясь ночью за город в чем мать родила?
3
…флорентийских войск, осаждающих город Пизу…– Пьеса М. Метерлинка воспроизводит один из эпизодов борьбы в средневековой Италии между гвельфами и гибеллинами – противниками и сторонниками Священной Римской империи.
– Ах, – говорят чувствительные души, – это для унижения!
Но позвольте! Порядочная женщина пойдет в лагерь к врагу, согласится ему отдаться.
Большего унижения и так быть не может! Для чего же еще требовать, чтоб эта женщина простудилась!
Шарлатан! Положительно, шарлатан!
Джиованна является, как гоголевская «гарниза проклятая» в «Ревизоре» [4] , – сверху плащ, внизу нет ничего.
Раздается выстрел, и Монну-Ванну ранят в плечо.
4
…как гоголевская «гарниза проклятая» в «Ревизоре»…– Городничий в комедии Н.В. Гоголя говорит: «Да не выпускать солдат на улицу безо всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу ничего нет».
Я начинаю думать, что этот Принцевалле не только шарлатан, но и дурак.
Как же он и распоряжения даже не дал:
– Придет, мол, женщина. Так пропустите!
На аванпостах непременно палить будут во всякого, кто ночью подходит к лагерю. На то военная служба и устав.
Вершком правее или левее, – и Монны-Ванны не было бы на свете.
Зачем же тогда было требовать, чтоб она приходила, чтоб она раздевалась?
Преглупый шарлатан!
У себя в шатре Принцевалле целует Монну-Ванну в лоб.
Ну, скажите, разве же это не шарлатан из анекдота?
Кто ж заставляет человека раздеваться догола, чтоб поцеловать в лоб?
Монна-Ванна ведет такого благородного человека представить мужу.
Извините меня, но мне кажется, что Метерлинк издевается над публикой, рассказывая ей невероятный анекдот из дурацкого быта!
Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо [5] кажется мне правым.
Он не желает обниматься с Принцевалле.
– Возмутительно, – говорит публика, – оказать Принцевалле такой холодный прием!
5
Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо… творящих необъяснимые глупости.– Эти слова процитировал В.Я. Брюсов в своей полемической рецензии на спектакль, подписанной псевдонимом Москвитянин и озаглавленной «Монна Ванна и г. Дорошевич». В ней дается оценка как самой пьесе, так и ее исполнению: Это одна из самых слабых драм Метерлинка, потому, вероятно, и имевшая наибольший успех… «Монна Ванна» написана слишком по театральному, слишком «применительно к условиям сцены». Но все же главные особенности Метерлинковского творчества определенно сказываются в «Монне Ванне». В итальянских костюмах XV века Метерлинк вывел современных людей, «новых людей»; он заставил своих героев чувствовать и говорить так, как невозможно было чувствовать и говорить до конца XIX века, до Ницше и Рёскина. Чтобы исполнить такую драму на сцене, артисты и режиссёр должны быть способны хоть в некоторой степени постигать этот новый строй души… Актеры, набранные г-жой Комиссаржевской для «антуража», оказались ниже всяких требований. У невзыскательной московской публики они возбуждали смех в трагических местах… Г-жа Комиссаржевская играла не без «моментов», не без «нервности», но все проблески ее дарования словно пропадали в каком-то провале, которым была сама постановка( …самая постановка.– Спектакль поставил режиссёр Н.A. Попов (1871—1949). «При особом мнении»– рубрика, под которой был напечатан фельетон Дорошевича.). И так странно звучали слова Метерлинка (вдобавок плохо переведенные) в этом большом сарае, который москвичи называют театром «Аквариум» и в котором летом ставятся развеселые оперетки.
«Монна Ванна» шла в Москве раз пять подряд, при полном сборе. Московская печать в общем очень «одобрила» пьесу. Только в «Русском слове» появился удивительный фельетон за подписью небезызвестного В. Дорошевича. Фельетон озаглавлен «При особом мнении». Г-н Дорошевич, подобно Гвидо, не верит, что в палатке Принцивалле не произошло ничего, кроме поцелуя в лоб… Нам даже нравится, что г. Дорошевич так откровенно высказал свой «простой» и «трезвый» взгляд. В этой прямолинейности средней пошлости, которая, не мудрствуя лукаво, таковой себя и аттестует, есть даже что-то трогательное.» (журнал «Новый путь», 1903, No 2, с. 191—192). Рёскин,Раскин Джон (1819—1900) – английский писатель, теоретик искусства.
Гвидо выставлен как отрицательный тип:
– Ах, он слишком низменно смотрит на вещи! Как можно во всем предполагать одно дурное!
Это когда его жену потребовали голой в лагерь?! Тогда нельзя предполагать дурное? Яго говорит Отелло:
– Ну, что же, если Дездемона и Кассио, раздевшись, лежали в постели?! Если и только?
– И только? – восклицает Отелло. – О, нет, поступать так значило бы искушать самого дьявола!
И всякий, на месте Отелло, воскликнул бы то же. Кто же, действительно, поверит такому глупому анекдоту? Человеку сказали:
– Разденьтесь догола. Я вас поцелую в лоб!
И гнев, и ревность, и неверие Гвидо совершенно понятны, естественны, нормальны. Он кажется единственным нормальным человеком среди этих ненормальных людей, творящих необъяснимые глупости.
Я сказал бы, что Гвидо кажется мне даже умным человеком, если б у него не было преглупой привычки: говорить все время самому, когда ему хочется услыхать что-нибудь от других.
Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не дает сказать ни слова.
– Ответь мне! – кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука.
– Да отвечай же! – вопит он и закатывает новый монолог.
– Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! – хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, еще длиннее прежних.
Странный и глупый способ что-нибудь узнать!
– Ах, – возразят мне на все это, – но ведь это же поэзия! Это же романтизм!
Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны?
А Монна-Ванна – это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.