Монологи эпохи. Факты и факты
Шрифт:
Политика не считается с лингвистикой. Так, в Галичине – на восточном склоне Карпат – после Первой Мировой войны остались лишь те русские, кто согласился признать себя частью свежепридуманного украинского народа: остальные ушли вместе с российской армией, когда Галичина по ходу войны несколько раз переходила из рук в руки, либо погибли в австрийских концлагерях (изданный в тысяча девятьсот двадцать четвёртом четырёхтомник свидетельских показаний «Таллергофский альманах» впечатляет даже после ужасов Освенцима и Бухенвальда). Большевики, доказывая миру свою приверженность дружбе народов, также создавали народы искусственно: за употребление литературного русского языка в учреждениях Белорусской и Украинской ССР
Но все эти строгости не втиснули ни в белорусскую, ни в украинскую речевую норму ни один синтаксический элемент, качественно отличный от русской нормы. Нынешние попытки подменить украинский диалект галицким, впитавшим немало немецких, польских и даже венгерских речевых конструкций, сами жители Украины воспринимают как насильственное внедрение инородного тела. Значит, бело– и малорусский – всё ещё диалекты русского языка. А живая бытовая речь – даже в самых заброшенных деревнях – ещё ближе к русской норме. И сами жители нынешних Украины и Белоруссии в подавляющем большинстве – русские, что бы ни думали по этому поводу их властители.
Тоталитаризм – это борьба Не путайте форму с содержанием
По меньшей мере с эпохи Возрождения высшей ценностью признана свобода. Карл Генрихович Маркс (с недавних пор названный едва ли не главным проповедником принуждения) предлагал измерять благосостояние человека свободным временем, остающимся у него по удовлетворении всех безотлагательных личных и общественных потребностей.
Соответственно эталоном пренебрежения природой и нуждами человека уже давно положено считать тоталитаризм – желание государства контролировать все стороны жизни каждого человека. Да и подобное же стремление общества, не опирающееся на государственную мощь, нынче столь же предосудительно. Так, в числе главных претензий к религиям – их желание предписывать каждому адепту многие особенности форм поведения – вроде иудейской кипы, исламского хиджаба или христианского крестного знамения.
Между тем на протяжении всей истории общество налагает на каждого своего члена несметное множество ограничений. И почти каждый член общества подчиняется этим ограничениям даже в тех случаях, когда может нарушить многие из них. Потому что (как сформулировал ещё Аристотель Никомахович Стагирский) человек – животное общественное.
Наша жизнь с незапамятных времён подчинена одному из основных принципов экономики: чем глубже разделение труда, тем выше его производительность. В обществе каждому жить выгоднее: сосредоточившись на своей узкой специальности, получаешь от других – также сосредоточенных на своём – куда больше, нежели смог бы сделать в одиночку, в режиме полного автономного самообеспечения.
Но чем глубже разделение труда – тем сложнее механизмы, обеспечивающие взаимодействие между хозяйствующими субъектами. Соответственно сложнее поддержание работоспособности этих механизмов.
Вдобавок сама структура экономики стала хоть немного понятна лишь в последние пару веков. До того приходилось лишь гадать, какие именно особенности поведения каждого из нас могут сказаться на общем благополучии. Ещё в конце семнадцатого века добропорядочные жители городка Салем в британской колонии Массачусетс на западном побережье Атлантики искренне веровали в способность вызывать заболевания и непогоду колдовскими манипуляциями: печально памятная охота на ведьм убила пару десятков человек и сломала ещё многие десятки судеб. Религиозная регламентация поведения, ныне именуемая тоталитарной, тысячелетиями представлялась единственным надёжным способом обеспечить стабильность общества и тем самым поддержать возможность взаимодействия звеньев разделённого труда.
Чем производительнее труд – тем больше накапливается излишков по сравнению с потребностями жизнеобеспечения, тем меньше внимания можно уделять общей эффективности. По мере развития общества его нравы становятся свободнее. Первой ощущает эту свободу верхушка, где скапливается преобладающая масса жизненных благ. Возмущение рядовых граждан расточительностью и развратом правителей и богачей – постоянный лейтмотив едва ли не всей известной нам истории. Но со временем и вся народная масса обретает достаточно, чтобы не слишком беспокоиться о каждой дисциплинарной мелочи. Даже самое скромное по нынешним западноевропейским меркам поведение представляется недопустимо вольным и непристойным любому привыкшему к африканскому или арабскому уровню достатка с соответствующим уровнем жёсткости унификации поведения. А западноевропеец в свою очередь считает такую унификацию варварски тоталитарной.
Чем сложнее стоящие перед обществом задачи, чем больше требуемая для их решения доля доступных в данный момент ресурсов – тем строже регламентация всех сторон жизни. В дни наивысшего напряжения общество подобно спортсмену, готовящемуся к ответственным соревнованиям. Жёсткая диета. Чётко дозированная нагрузка. Некоторыми мускулами приходится вовсе жертвовать: для решения поставленной задачи они не нужны – пусть и не развиваются, не оттягивают на себя кровь и питательные вещества. Незнакомому со спортом – и даже болельщику, не имеющему личного опыта высоких нагрузок, – такое поведение кажется тоталитарным. А уж любой тренер при взгляде с комфортного дивана и подавно заслуживает по меньшей мере Гаагского трибунала: вспомним хотя бы любимые журналистами легенды о свирепости нрава Станислава Алексеевича Жука – и слёзы благодарности фигуристов, завоевавших под его руководством десятки золотых медалей. Да и солдаты, поминающие злого как чёрт сержанта, не всегда достаточно знакомы с военным делом, чтобы подсчитать, сколько раз его строгость спасала им жизнь.
Само по себе повышенное внимание к собственным возможностям – ни в коей мере не криминал. Стрельбе учится и охотник, и киллер. Качают мускулы на тренажёрах и бодибилдеры, и уличные грабители. Даже если мы наблюдаем в какой-то стране все признаки тоталитаризма, трудолюбиво собранные Ханной Паулевной Арендт, – это ещё ни в коей мере не доказывает преступные намерения государственного руководства. Так же как сходная острота зубов и мощь челюстей не стирают различие, отмеченное Александром Исаевичем Солженицыным: «Волкодав – прав, людоед – нет!»
Тоталитаризм – форма существования общества. Не всегда лучшая. Но порою жизненно необходимая. Не будем путать форму с содержанием.
Все свои Личные впечатления от коллективного действия
В последние годы я оказался востребован молодёжным движением «Наши». Это вызвало изрядное негодование прогрессивной общественности. Но лично мне молодёжный оптимизм изрядно поднимает дух. Так, акция «Все свои» молодёжного движения «Наши» в День народного единства четвёртого октября две тысячи девятого охватила только в Москве два десятка тысяч радостных молодых людей, гармонично сочетающих веселье с соблюдением порядка.
День народного единства имеет скромную историю празднования, но давнюю предысторию. Почти четыре века назад наш народ показал, как умеет объединяться против тех, кто его не уважает. Польский король Сигизмунд Ваза – швед по происхождению, как и основоположник династии, сплотившей Русь воедино – Рюрик. Но в отличие от Рюрика и его потомков, Сигизмунд не пожелал считаться с обычаями народа, отказался сохранить на Руси православие, да и со здешним исламом пообещал расправиться. Поэтому наши предки собственноручно расправились с теми, кто пытался силой отдать русский народ под польско-шведское владычество.