Монтенегро
Шрифт:
Менее чем за двадцать секунд уютный, опрятный и налаженный мир пакабуев превратился в хаос, и народ, который на протяжении двадцати лет был уверен, что находится под покровительством богов, пославшим им самое исключительное существо на планете, теперь перед лицом великого бедствия был повергнут в отчаяние и неверие.
Но почему?
Что могло так прогневать благожелательных богов, что они превратились в наводящих ужас демонов?
Какой непростительный грех совершили пакабуи, что разом утратили расположение Мусо, в жилах которого течет зеленая кровь, рождающая бесценные изумруды?
Куда девалось могущество Кимари-Аяпель?
Почему они оказались бессильны противостоять кровожадному Акару?
Очевидно, обе сестры тоже задавались этим вопросом.
Теперь они сидели на стволе поваленной пальмы, глядя на развалины своей прекрасной хижины, и в их глазах читалось страшное замешательство. До сих пор они утешали себя мыслью, что их врожденное уродство объясняется особой милостью богов — и вот теперь боги от них отвернулись.
И выразили свое отречение более чем однозначно, словно пройдясь по всей стране невидимой рукой огромного разъяренного циклопа.
Кимари плакала. Аяпель выглядела совершенно потерянной.
Сьенфуэгос, раненный в руку обломком дерева, прошедшим насквозь, словно стрела, выпущенная из гигантского лука, смывал в реке кровь, косясь на удивительных созданий, от которых теперь, казалось, остались одни лишь тени.
Он грустил — не только потому, что сестры внезапно лишились всего имущества, но прежде всего потому, что землетрясение лишило их уверенности в собственном могуществе, а ведь они выросли с убеждением в своей силе.
Теперь же, покинутые богами, из исключительных, почти божественных созданий они превратились в обычных уродцев, сросшееся двухголовое существо с четырьмя ногами, а из защитниц и покровительниц своего племени в один миг стали изгоями.
Хотя, наверное, в том не было его вины.
Сьенфуэгос так привык к тому, что несчастья преследуют его по пятам, попутно обрушиваясь на тех, кого он любит, что и сейчас, вопреки желанию, не мог отделаться от мысли, что ему никогда не избавиться от своего проклятия, которое теперь свалилось на него с новой силой, заодно разрушив безмятежное существование пакабуев.
— Когда же наконец это кончится? — взмолился он, перевязывая руку клочком ткани, найденным в развалинах. — До каких пор меня будут преследовать все эти несчастья?
Он отшвырнул прочь один из огромных изумрудов, что рассыпались под ногами, и постарался сообразить, можно ли как-нибудь починить разрушенную хижину.
Но увы, едва ли это было возможно.
Центральная опора метровой толщины, вытесанная из черного дерева, переломилась, словно утлая тростинка; крыша обвалилась, разрушив стены, после чего сверху еще и упала высокая пальма, окончательно превратив в щепки все, что уцелело.
Просто чудо, что они сами остались живы.
Вода в реке до сих пор ходила ходуном, накатываясь огромными волнами на острова, а русло, обычно чистое и тихое, теперь было запружено стволами поваленных деревьев, вырванными с корнем кустами и раздутыми трупами утонувших животных, медленно уносимыми вниз по течению.
— Мусо нас возненавидел!
Он снова взглянул на беспрерывно рыдающую Кимари.
— Глупости! — ответил Сьенфуэгос, приблизившись. — К богам это не имеет отношения. Просто землетрясение.
— Земля трясется, когда гневаются боги.
— Пусть бы и так, — согласился он, чувствуя, что не в силах вступать в бессмысленный спор. — К вам это все равно не имеет отношения.
— Как раз имеет, — не пошевелившись заявила Аяпель. — Но что плохого мы сделали?
— Дотронулись до него.
Канарец боялся этого ответа, и потому его не удивило, что Кимари говорит так уверенно.
— Это не имеет значения, — заявил он. — Вы не понимали, что делаете.
— Не понимали. Не понимали, и это не имело значения. Но через некоторое время мы поняли, и это стало иметь значение.
— Но этого больше не повторится.
— Да. Не повторится.
— Тогда в чем же дело?
— Я хочу, чтобы повторилось.
— Да ладно тебе, Кимари! — отмахнулся канарец. — Или ты в самом деле так плохо думаешь о своих богах, что считаешь, будто они способны устроить столь страшное бедствие из-за такого пустяка?
— Наш проступок намного серьезнее, чем если бы это сделал кто-то другой, — ответила она. — Мы — избранницы Мусо. Мы храним его кровь.
— Кровь? Чепуха! Это же просто зеленые камни. Красивые, не спорю, но всего лишь камни.
— Замолчи! — вмешалась Аяпель. — А не то он еще больше разозлится.
— Еще больше? — изумился Сьенфуэгос. — Скорее я рожу ребенка!
— Для тебя что, нет ничего святого?
— Для меня многое свято, — неохотно ответил он. — И в первую очередь — ты, и я не позволю тебе казниться за то, что на самом деле всего лишь явление природы, — он нервно ходил взад-вперед, словно медведь по клетке. — Да, произошло землетрясение, согласен! Мы до смерти перепугались и подумали невесть что! Тоже согласен! Но это еще не причина, чтобы винить себя во всех смертных грехах.
Они смотрели на него с таким ошарашенным видом, словно канарец внезапно заговорил на чужом языке, и они не понимали ни слова. Наконец, после долгого молчания Аяпель спокойно произнесла:
— Оставь нас! Нам нужно подумать.
— А я не хочу, чтобы вы думали.
— Нам придется... — ее тон не предполагал ответа. — Пожалуйста!
Сьенфуэгос понял, что сейчас их бесполезно в чем-либо убеждать, и, ворча что-то себе под нос, ушел на другой край острова и стал молча смотреть на картину страшного опустошения, в мгновение ока сменившую мирный и спокойный пейзаж.