Монумент 14
Шрифт:
Задули. Раз — и нет свечи.
И в полной тьме, обнявшись, мы все ждем,
Когда придет к нам кто-нибудь с огнем.
И можно спрятаться, а можно испугаться,
Забиться по щелям и там дрожать.
Но важно знать, что тьму мы можем обуздать,
Лишь если будем друг от друга загораться.
Мы станем светом, и на свет придут все те,
Кого нам не хватает.
Смотрите, вот уже светает,
Да будет свет! Да будет свет!
Джози встала. Мы этого не планировали, но кем бы она была, если бы не чиркнула
Джози повернулась к Улиссу, сидящему слева от нее, и протянула ему свою свечу. Он знал, что делать: взял свою свечу, зажег ее от свечи Джози, потом повернулся к Максу и зажег его свечу.
Когда пламя совершило полный круг, Джози встала и поставила свою свечу на зеркало в центре круга. Она сделала знак, чтобы мы все последовали ее примеру.
Пятнадцать огоньков колыхались над зеркалом в унисон, отбрасывая блики на стены торгового зала.
Малыши смотрели вокруг, как зачарованные.
Джози встала. Она держала в руках корзинку с какими-то кусочками нарезанной бумаги и картона. Это были фотографии людей. Не знаменитостей — обычных граждан. Она вырезала из журналов, упаковок продуктов, книжных обложек.
— Это фотографии незнакомых людей, — сказала Джози. — Я хочу, чтобы каждый из вас взял по одной, внимательно посмотрел на изображенного там человека и послал ему всю свою любовь. Представьте его в круге света и пожелайте ему мира.
Улисс махнул рукой на Джози, прошептал что-то по-испански и отодвинул от себя фотографию. Это был третий раз, когда я слышал, как он говорит. То, что он сказал, явно было серьезным. И он начал плакать.
Улисс сунул фотографию в руку Джози.
— Что он сказал? — спросил я Макса. Но Джози поняла. Она порылась в корзинке и дала Улиссу одного из толстых китайцев, жующих яблоко.
— Эта подойдет?
Улисс кивнул.
Я увидел, что Джози разглядывает фотографию, которую отдал ей Улисс. На ней была полная пожилая латиноамериканка, пекущая печенье. Наверное, она была слишком похожа на бабушку Улисса.
Мальчик вытер нос рукавом. Этот милый испаноговорящий ребенок был среди всех единственным, кто не говорил по-английски. Он не тронулся рассудком. Он просто делал, что мог. Я по-настоящему полюбил его.
Наконец я обратил внимание на кусок картона в собственной руке.
На ней был голенький младенец на пеленке.
При мысли о нем у меня закололо сердце. Наверняка его уже нет в живых.
Может, фотограф сделал эту фотографию лет пять тому назад, и теперь малышу может быть пять или десять или пятнадцать лет, и он умер.
Мне начало казаться, что это не слишком хорошая идея устроить панихиду. Что мы пытаемся тут сделать?
Я почувствовал, что внутри меня поднимается протест. Это пустая трата времени. Малыши расстроятся или вообще не поймут, что к чему. Это была явная глупость, и зачем только Джози все это затеяла? Кто она такая, чтобы подвергать нас всех столь тяжелому испытанию, чтобы заставлять нас думать о мертвых детях и разбивать нам сердца?
Что она о себе возомнила?
Джози прижала фотографию к груди и начала петь:
Покойтесь с миром, покойтесь с миром.
Пусть любовь окружает вас, когда вы идете
Своим путем.
Это была очень простая песенка. И после того как она пропела ее еще пару раз, остальные дети начали подпевать, кто как мог.
Сахалия снова взялась за гитару и стала наигрывать мелодию.
Мне не хотелось петь эту дурацкую песню.
Мне было так жалко этого ребенка.
— Пойте все, — скомандовала Джози.
Я уставился на нее.
— Пой, Дин, — настаивала она.
Я не мог.
— Пой.
Алекс, сидевший слева, положил руку мне на плечо.
Я так рад, что он со мной. Так счастлив быть рядом с братом. Мне было стыдно, что у меня есть семья, когда у большинства других ее больше не было.
Это было так много для меня одного.
Я снова опустил взгляд на фотографию и, прищурив глаза, стал в нее всматриваться, пока этот ребенок не стал единственным, что я видел.
И, я открыл рот и начал шепотом петь ему: «Покойся с миром».
Я не думал сейчас обо всех детях. Обо всех людях. Обо всех, кого мы потеряли. Я просто пел этому кудрявому малышу, прося для него мира и покоя.
Я мог петь этому малышу, который наверняка отправился в рай. Только ему.
Наконец Джози сказала:
— Аминь.
И я понял, что больше не пою.
Мое лицо было в слезах. Они промочили воротничок рубашки и даже залили уши, чего раньше со мной никогда не случалось.
— Достаточно, — проговорила Джози. — Церемония окончена.
— Погодите, — сказал Батист. — Можно я прочитаю молитву?
— Конечно, — ответила Джози.
Батист встал и начал молиться вслух.
— Господи! Сущий на небесах! Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо твое есть царство и сила и слава вовеки! Аминь.
— Аминь, — хором повторили мы.
Я не понимал, что означают слова «сущий на небесах», я не знал, что такое «прости долги», я всегда посмеивался над всем этим. Но сейчас, когда Батист решил помолиться за нас, мне было приятно. Взгляд его светился, лицо стало смиренным и счастливым. Он дал нам то, в чем мы так нуждались.
Алекс прислонился ко мне, и я обнял его.
Каролина и Генри прижались друг к другу, Улисс сидел у Джози на коленях. Макс тоже жался к ней. Она приглаживала его вихор. Самый непослушный вихор в мире. После каждого поглаживания он снова вставал дыбом.