Море для смелых
Шрифт:
— Ты что же думаешь… выйти за него замуж? — через силу силу спрашивает Алексей Павлович.
Лешка даже приостанавливается, даже начинает немного заикаться от возмущения:
— Ну вот! Какие вы все, родители, поверхностные! Прямо удивительно! Почему обязательно сейчас же и замуж?
«Фу-у!.. Немного отлегло. Но все-таки лучше поглядеть на парня».
— Почему же Виктор не заходит к нам? — как можно спокойнее спрашивает Алексей Павлович.
— Тебя стесняется…
— Неужели я похож на людоеда?
— Немножечко, — с коротким смешком, лукаво улыбаясь, говорит Лешка.
…Виктор уже несколько раз проходит мимо черной вывески с беспощадной надписью «Прокурор». Представил себе: вот он входит, рассказывает, и тут же его берут под стражу, отправляют в тюрьму. Он ясно видит мрачные стены этой тюрьмы, ее решетки и камеры. Вот тебе и новая жизнь и Лешка! Конец всему!
Но порог с этой черной безжалостной вывеской надо переступить. Надо! Так он обещал Лешке.
Виктор поднимается по ступенькам и открывает дверь.
Полутемный коридор. Еще одна дверь. За столом молодой, с гладко зачесанными волосами, кареглазый человек.
— Вы ко мне? — спрашивает он, внимательно разглядывая Виктора.
— Я… рассказать… — с трудом разжимает губы Виктор и садится на предложенное место.
…После того как человек в воображении переживает опасность во всех ее подробностях, сама она, придя, не кажется такой грозной.
Выйдя от прокурора, Виктор почувствовал некоторое облегчение, но полная освобожденность не пришла — сердце продолжало тревожно ныть. Что ждет его? Можно временно снять боль раны, но что сделаешь, если заноза сидит в самой совести? Непростительные поступки, неверно прожитые годы…
Прокурор сказал:
— Мы вас известим о решении…
Беда страшна и своей медлительностью, обыденностью. Ему бы хотелось, чтобы все решилось сейчас же — так или иначе, но сейчас же. Чтобы не было мучительного ожидания, бесконечных дней, пропитанных тревогой. Все вокруг было таким же, как и час назад: обидно обыкновенным. Играли тряпичным мячом в футбол мальчишки, передавали музыку по радио, торговал газетами киоск.
И никто не знал, что решается его судьба. Никто не знал, как она решится. Ну что ж, он будет ждать. А сейчас пойдет к Лешке.
С некоторых пор в Пятиморске стало неспокойно: начались грабежи, дикие, бессмысленные расправы. Кто-то, обернув рукоятку ножа платком, всаживал его в спину парня, возвращающегося со свидания, кто-то, напав на идущую из вечерней школы девушку, одной рукой зажимал ей рот и глаза, а другой срывал часы.
Тогда рабочие комбината создали народную дружину для охраны порядка в городе. Записались в нее и Лобунец с Панариным. Лешка тоже собралась поступить в дружину, да мать подняла такой шум, что она пообещала «повременить и остаться в резерве».
В тот час, когда Виктор ходил к прокурору, Потап и Стась готовились к вечернему дежурству в штабе дружины. Панарин чистил у веранды костюм, а Лобунец, наведя блеск на ботинки, развлекался во дворе с добродушным Флаксом. Пес явно не лишен был юмора. По утрам он лапой стучал в дверь к Потапу и Стасу, требуя свой паек, а получив, не всегда довольствовался им и снова стучал. Он был любимцем обитателей общежития: его все кормили, ему устроили конуру в чулане за кухней, ему не удивлялись, даже если он появлялся в цехе именно в час выдачи молока рабочим.
Сейчас Флакс хитро поглядел на Потапа и, словно спросив: «Позабавить?»— схватил в зубы стоящий у двери ботинок Панарина. Сделал «вольт налево» и, осторожно положив ботинок на место, снова посмотрел на хозяина: «Повеселил? То-то же».
Флакс отправился с Потапом и Панариным к штабу, разлегся у порога, терпеливо ожидая их.
В длинной, с голыми стенами комнате штаба стоял сейф, чей-то велосипед, грубо сколоченные скамьи да телефон на столе. Начальник штаба, загорелый, коротко подстриженный парень, записывает в журнал участки патрулирования: порт, клуб, ресторан; назначает, кто куда пойдет, выдает красные повязки на руку.
— Сегодня получка, учтите, — заметил он мимоходом.
К девяти вечера группа Лобунца привела дебошира из автобуса.
— Оскорблял пассажиров, — кратко доложил Потап. — При за держании пытался бежать.
Приведенный, пьяненько щуря глаза, шмыгал носом и бормотал:
— Товарищи дружинники, только на производство не звоните. Ну накажите сами, ежели что… По морде дайте, ежели что…
Около одиннадцати надрывно зазвонил телефон. Начальник штаба поднял трубку. Взволнованный, прерывистый голос о чем-то спросил. «Скорей!.. Скорей!..» — расслышал Потап.
— Хорошо. Сейчас пришлем, — сказал начальник штаба и обратился к Лобунцу:
— На Фестивальной, тринадцать, во вторую квартиру ломятся хулиганы. Возьмите человека четыре — мигом туда.
Как позже выяснилось, в этот час Валет, Хорек и кто-то еще третий вышли на ночной промысел. На Фестивальной они остановили Надю Свирь, идущую к Вере. Хорек, узнав Надю, постарался держаться у нее за спиной. Валет ударил Надю кулаком в лицо. Третий, прошипев: «Снимай котлы!» — начал сдирать часы.
Высокая, сильная Надя, расшвыряв не ожидавшую такого сопротивления мелкоту, вбежала в чужой подъезд, заскочила в чью-то квартиру. В ней жила работница почтамта. Она и позвонила в штаб. Когда дружинники подоспели к Фестивальной, бандиты, матерясь, выходили из подъезда дома номер тринадцать. Они только для устрашения побарабанили в дверь, за которой скрылась ускользнувшая жертва, и, понимая, что шумом могут привлечь к себе внимание, решили уйти.
— Стой! — издали закричал Лобунец.