Море и берег
Шрифт:
– Я разговаривал с Эллидой, - мыслеречью ответил я, - она мне нравится и мы немного потрепались о делах.
Мой друг Борг был глубоко верующим человеком, но с атеистическим мировоззрением. Он верил во все то, что мог бы пощупать своими лапищами, ну, скажем, в звонкую монету или свой меч, с которым с некоторых пор не расставался даже во сне, а что касается других вещей, типа существования богинь вечернего небосклона, то относился к ним с некоторым скептицизмом интеллигентного циника.
– Эллида обещала в скором времени вплотную заняться твоим воспитанием и в первую очередь женить тебя на какой-нибудь старухе.
– Нанес я удар ниже пояса своему другу, который верил и не верил в существовании богинь, но очень осторожно и бережно относился ко всему, что затрагивало его личность. Не ожидая ответного удара, спросил, опуская задранную ногу и восстанавливая баланс тела.
– Где коммодор Скандинав, пора поднимать экипаж и выходить в море, у нас не так уж много времени.
Только я произнес эти слова, как из тени главной мачт возникла знакомая фигура орангутанга, Скандинав посмотрел мне в глаза, я не знаю, что он в них увидел или прочитал, но ответ послышался страшный рев раненного буйвола, в котором звучал призыв экипажу подниматься и приступать к работе. Никто, за исключением меня, не испугался этого рева и молодые парни вскакивали со своих спальных мест и, натягивая рабочие робы, выстраивались перед своим дядькой-коммодором Скандинавом. Несмотря на то, что побудка прошла в середине ночи, когда молодой сон был крепким и притягательным, лица парней являли собой чистоту и ясность мысли и не несли в себе ни капли сна.
Шеренга в два ряда из молодых парней выстроилась на верхней палубе "Весенней Ласточки". Я с Боргом, который, в конце концов, отстал от меня со своими глупейшими расспросами, отошли в сторонку, уступив палубу биремы в полное распоряжение Скандинава, который, упиваясь своей значимостью и властью, расхаживал взад и вперед перед строем, словно генералиссимус перед решающим сражением. Прозвучала краткая отеческая нотация, а затем рев-команды коммодора, причем, если я слышал только непонятный рев животного, то ребята неплохо в нем разбирались.
Шеренга рассыпались на мелкие ручейки бегущих в разные стороны молодых парней, устремившихся по местам боевого расписания. Несколько парней на бегу перескочили через борт биремы и спрыгнули в баркас, пришвартованного у носа судна, се на весла, он начали вытравливать буксирный конец, отводя бирему от причала и буксируя ее на открытый рейд.
Когда между бортом "Весенней Ласточки" и причалом узкая полоска воды выросла до значительных размеров, за дело принялись гребцы биремы. Первые же гребки веслами были не скоординированными и слабыми, морпехи впервые сели за весла такого крупного судна, и первые метры "Весенняя Ласточка" двигалась неравномерными рывками и ее мотало из стороны в сторону. В этот момент бирема напоминала раненную птицу, с трудом управляющуюся своим полетом-скольжением из-за раненного крыла, в ней не чувствовалось былой легкости и грациозности и это беременное судно ничем не походило на "Весеннюю Ласточку", стрелою перелетавшую с одной верхушки волны на другую.
Но, прихрамывая и мотаясь из стороны в сторону, бирема медленно и беспорядочными рывками уходила все дальше и дальше от берега.
Я же продолжал наблюдать за дядькой Скандинавом, вприпрыжку носившегося от одного закутка гребцов к другому. Он что-то нашептывал парням за веслами, еще и еще раз объясняя им технику работы веслом или, присоединившись к гребущей паре, работал веслом вместе с ними. Но ему пока не удавалось организовать работу всех пар гребцов в единый механизм. В этот момент на память пришли воспоминания о работе моего рабского ошейника, который координировал и синхронизировал усилия рабов-гребцов. Совершенно непроизвольно мысленно я начал выводить в голове мелодию "Дубинушки", я не знал и не помнил слов этой песни, но ее ритм сохранила память. Как только мне удалось воссоздать ритм и такт этой песни, я включил мысленный громкоговоритель над палубой и на моих глазах стало совершаться чудо. Ребята за веслами задвигались и начали заработали ритмично своими веслами, соразмерно и синхронно. Весла гребцов в едином порыве погружались в воду и двигали "Весеннюю Ласточку в открытое море, над биремой росла и крепла мелодия "Дубинушки".
Внутренний океан встретил "Весеннюю Ласточку" крупной волной по правому борту и низкой облачностью. Молодые парни из-за этой бортовой качки чувствовали себя неуверенно и их поташнивало, они все чаще и чаще отрывались от своей работы и склонялись над бортом биремы, выплескивая за борт содержимое желудков. Но Скандинав нисколько не смущался этими обстоятельствами, он продолжал козликом носиться по палубе от одного борта к другому, от румпеля к носу, и повсюду слышался зычный голос орангутанга, раздающего команды, а иногда и подзатыльники тем ребятам, которые из-за тошноты или плохо понимали, или плохо исполняли его команды. Море Скандинав преобразился, сейчас он ничем не напоминал того алкаша, которого небрежно сбросили мне под ноги на постоялом дворе. Чувствовалось, что он великолепно знает и понимает ремесло моряка, на наших глазах он превратился в опытного морского волка, выведшего на пробную охоту свое потомство. Матросы палубной команды и гребцы экипажа биремы работали под очарованием его незаурядной личности, все они, как единый, но пока еще не отлаженный механизм, доверяли своему дядьке и, не задумываясь, вверяли ему в руки свои жизни.
Выполняя приказы коммодора, ребята заработали с внутренним огоньком и, словно белки-летяги, засновали по вантам и реям, развязывая и завязывая морские узлы парусной оснастки. Настал момент, которого мы долго ожидали, когда "Весенняя Ласточка", глубоко вздохнув, распустила паруса и полетела по волнам, форштевнем едва касаясь пенных верхушек. Ранее валкий и неловкий ее ход превратился в легкий, грациозный и стремительный бег. Капитальный ремонт улучшил мореходные качества биремы, она стала более устойчивой на крутой волне, лучше слушалась штурвала, а увеличившаяся площадь парусов красиво и легко несла ее по волнам. Скорость судна увеличилась и достигла восемнадцати узлов в час, немыслимой скоростью по тем временам. Людей, находившихся на борту "Весенней Ласточки", охватило чувства любви и восхищения красотой хода биремы под парусами и ее стилем обращения с морскими волнами. Эти чувства помогли матросам и гребцам экипажа навсегда забыть о тошноте, а также понять и разобраться в том, что их вклад в общую работу экипажа превратило это, казалось бы, заурядное морское судно в прекрасную морскую амфибию-птицу, скользящую по океанским волнам.
Облака опускались все ниже и ниже и, казалось, что своей нижней кромкой они затрагивали верхушки пенных волн. Ветер усиливался рывками, пока не превратился в порывистый шквал. Коммодор Скандинав и "Весенняя Ласточка" слились в единое целое и не обращали особого внимания на изменившуюся погоду. Коммодор прислушивался к биреме, к скрипу шпангоутов, наполнению парусов и ее стремительному бегу, чтобы выйти на разворот судна под таким углом, не потеряв при этом скорость, и чтобы бирема не перевернулась. "Весенняя Ласточка" послушно выслушивала и тут же выполняла его команды, молодые ребята - экипаж биремы, слились с ней в единое целое, сделав ее одушевленным существом, чтобы бороться и побеждать морскую стихию.
Когда же разразился шторм и волны вздыбились до небес, а ураганный ветер сносил все на своем пути, "Весенняя Ласточка", вовремя убрав паруса, стала на веслах выгребать по ветру. Судну с подобным капитаном и экипажем был не страшен и девятибалльный шторм. Но экипаж неполного состава и неполной профессиональной подготовкой время от времени совершал ошибки из-за нечеткости и не слаженности своих действий. Иногда "Весенняя Ласточка" по неожиданной причине начинала мелко рыскать по сторонам, а непогода лишь усиливала эту возникшую проблему. Скандинав повышал голос и начинал рычать и орать, чтобы матросы быстрее догадались бы, что же произошло и какая ошибка ими допущена. Но уразумев ситуацию и осознав ошибку, ребята тут же исправлялись, корректировали свои действия и бирема возвращалась на прежний курс, прекратив рыскание.