Море Имен
Шрифт:
…Ни тени гнева не скользнуло по лицу Летена. Он перехватил рухнувшего без чувств ордынца и прижал к себе. Покосился в сторону боярина Остеева и кратко распорядился:
– Пленных – брать.
Потом поднял Улаана на руки и пешком понес за сотню шагов к реке, где среди полотняных шатров хозяйничали лекари.
В очередной раз Алей открыл глаза уже в княжеском шатре Летена. Снаружи шел дождь. Полог был откинут, ветер задувал внутрь, принося пригоршни мелких брызг. Светлое полотно трепалось и хлопало. Алей пошевелился и беззвучно заскулил от боли. Каждая мышца, каждая косточка в теле ныла. К горлу подступала тошнота, во рту бродила сухая вязкая мерзость. Голова раскалывалась. Плечом и щекой Алей чувствовал чужое присутствие, но не мог повернуться, даже скосить глаза не получалось так, чтобы избегнуть нового прилива боли. Алей вдохнул влажный холодный воздух чуть глубже – и в глазах потемнело: вновь подступало беспамятство. Алей впился пальцами в мягкое и мохнатое: он лежал на какой-то шкуре.
– Очнулся, нойон? – приветливо спросил Ледяной Князь. – Угораздило же тебя в ордынцы.
Улаан не ответил.
– Я боялся, живым не возьмут, – закончил Летен.
Что-то зашуршало и стукнуло, а потом Ледяной Князь урусутов опустился на колени возле простертого на медвежьей шубе Улаана-тайджи и поднес к его рту серебряный узкогорлый кувшинчик:
– Пей.
Тот послушно попытался поднять голову – и тихонько взвыл.
– Пей, – велел ему Летен Истин, – легче станет.
Улаан медленно вдохнул и выдохнул. Недосягаемо-прекрасное видение таблетки анальгина возникло в мечтах и рассеялось. Ненастоящий мир, настоящее железо, настоящая боль… Черт бы побрал все это! Дома Алей забывал есть вовремя, забывал и о том, что можно выпить таблетку. Каждый раз пытался совладать с болью мысленным усилием: отделиться от нее, вообразить ее ненастоящей и просто перестать ее замечать. Он читал, что кому-то такое удавалось, но сам всякий раз сдавался… «Нет здесь никаких таблеток», – подумал он и тоскливо зажмурился.
Летен терпеливо вздохнул. Взял голову Улаана большими ладонями, бережно поднял, подложил что-то мягкое под затылок.
– Ладно тебе, – сказал он с долей насмешки. – Лекари сказали – жить будешь. Пей давай.
Улаан через силу разжал зубы.
– Это у в-вас к-коньяк? – без голоса спросил он.
Послышался смешок Летена.
– Был бы коньяк – я бы его сам уговорил. Травки это. Я пробовал, помогают.
«Римское Mare Nostrum не годится, – почему-то вспомнилось Алею. – Я пробовал». Серебряный кувшинчик ткнулся в губы так же, как когда-то фляжка из нержавейки с советским гербом – там, в иной параллели, в мертвой черной деревне… Летен осторожно обхватил Алея за плечи, потянул на себя. Алей сел. В голове бухнул набатный колокол. Носом пошла кровь. Он шмыгнул, сжал пальцами ноздри, вытер кровь рукавом халата.
– В-ваши д-дружинники, – гнусаво пожаловался он, – х-хуже омоновцев.
Верхняя губа князя дрогнула, приподнялась бровь.
– Хуже, лучше, – сказал он, – а боевую задачу выполнили на отлично. Что ты глаза закатываешь, тебя же не били. Ну, помяли чуть-чуть.
Улаан с трудом сглотнул горькую водицу, помедлил и глотнул еще раз, а потом уже взял кувшинчик из рук Летена и допил все. Боль никуда не делась, но она перестала туманить сознание и не мешала двигаться. «От обезвоживания так сильно болело, – подумал Алей, – не от травмы. Хотя сотрясение мозга я наверняка получил… ну и черт с ним. Мог получить стрелу в бок…»
Он вернул Летену кувшин и откинулся назад, на его княжескую белую ферязь, собранную в тугую скатку. Медленно, медленно прояснялся взгляд. Свод шатра казался высоким, точно свод церкви. Грезились фрески, золоченые, цветные, но не святые и ангелы изображались на них, а бурханы и тэнгри… Алей подумал об админе, Якоре-управленце Руси, который называет себя иначе и, возможно, даже не сознает, кем является. Как добиться от него помощи? И как его найти?..
И что ему за дело до этого Якоря, когда его друзья мертвы, когда войско отца разбито и бежит, когда тяжелая русская конница разворачивается в лаву, чтобы смять отступающих, не дать им мгновения передышки, а вдали уже показались юрты куреней!..
Сердце Улаана сжалось и пропустило удар. Ужас поражения поднялся перед ним чудовищной темной фигурой, покрытой запекшейся кровью подобно духу-элчи, нойону Эрлика. Один глаз элчи был белым, а другой – черным; челюсти же непрерывно двигались. Глаза Алея распахнулись, но он ничего не видел. Будто бы в судороге он приподнялся. Произнес что-то, но не понял собственных слов. Казалось, сейчас душа снова отделится от тела и кинется туда, к куреням, проклиная свою беспомощность и бесплотность…
Летен нахмурился. Присел рядом на подогнутые ноги, положил тяжкую руку Улаану на грудь и велел:
– Закрой глаза.
– Что?!
– Делай, что сказано.
Алей обреченно откинулся на шубу и упрямо уставился в полотняный свод.
– Чем Интернет отличается от веба? – вдруг спросил Летен.
– Формально Интернет – это сеть компьютеров, а веб – сеть сайтов.
Алей выговорил это, не задумавшись, и удивился с запозданием. О чем он? Что это за слова, такие знакомые, такие чуждые и нелепые? Зачем они, когда волки и демоны-людоеды терзают трупы, а бесприютные души превращаются в оборотней и блуждающие огни?..
– Какой язык программирования лучше?
– Зависит от поставленной задачи. И от программиста.
– На какой оси подняты сервера Ялика?
– На Свободной Берклиевской.
– Чем контекстная реклама отличается от баннерной?
– Баннерная реклама – имиджевая, позиционирует бренд на рынке. Контекстная нацелена на продажи.
И стало тихо.
– Ну что, – спросил князь с усмешкой, – успокоился, программист?
Алей изумленно молчал.
– Не дергайся, – продолжал Летен. – Все под контролем, – и добродушно прибавил: – А то повадился в обмороки валиться. Напугал меня.
Алей глубоко вдохнул. В виски, в глаза и под ребра по-прежнему впивались тонкие раскаленные иглы боли, но его точно окатили ледяной водой: мысли прояснились, пульс пришел в норму.
– Летен Истин, – выдавил он все же, – что сейчас… происходит…
Ледяной Князь помолчал. Алей осторожно перевел на него взгляд: лицо Воронова было невозмутимо-спокойным, будто бы обозначенным условно, в несколько грубых черт, как лицо монумента. Один миг великий князь сидел в неподвижности, а потом точно каменная статуя ожила: Летен откачнулся назад, глянул в вырез входа, словно мог что-то там различить.
– Тарусский, – сказал он, – Берег Стужин ударным полком командует. Велел ему зря кровь не лить. Не удержится. Лют. Белопольский-Белолесский должен был вести. Ранили его. Сами виноваты.
– Летен Истин!
Тот хищно улыбнулся, прищурил глаза.
– Гэрэлку мы не догоним. Если, конечно, его свои не прирежут. Он теперь до самого Каракорума будет мчать, как соленый заяц.
– Летен Истин, там мой брат! – забывая о боли, Алей приподнялся на локте. – Он остался в лагере. Если лагерь разгромят…