Море Имен
Шрифт:
Тем временем воины большого полка отчаянным усилием отбросили поредевший тумен Бухи и начали расступаться. Белая рать хлынула в стороны, точно море из библейской легенды. Пешцы двигались быстро и слаженно, никто из них не остался на пути…
На пути броненосной конницы, хлынувшей на врага широким валом смертоносной стали.
Какой-то боярин в сверкающих серебром доспехах прорубился к знамени тумена, и знамя упало. Следом повалился с коня, лишенный головы, и сам урусут, но воины Бухи уже утратили боевой дух. В отчаянной злобе устремлялись они в сечу, подбадривая себя криками. Их отбрасывали легко. Железные конники шли и шли. Они казались неуязвимыми. Стрелы свистели над ними, со скрежетом царапали броню, застревали в кольчужных бармицах и не причиняли вреда. «Еще немного, – подумал Улаан, – и в строй третьего вала урусуты ударят первыми». Хурамша не по-старчески споро крутнулся в седле, сощурился, приложил ладонь ко лбу. С холма, где неподвижно стоял белый конь великого хана, поднимались черные сигнальные дымы. Качнулись цветные значки, вознесенные на копьях.
– Пора! – сказал Хурамша. – Увидим, царевич, помогут ли нам бурханы и тэнгри, с которыми ты знаешься!
Нойон хлестнул коня и во весь опор унесся вперед, к ровному строю своих воинов.
Тяжелой конницы урусутов на поле становилось все больше. Новые и новые стальные сотни шли через коридор, образованный рядами пехоты. Алей вспомнил слова отца: Летену удалось собрать больше войска, чем предполагала историческая достоверность. Он попытался вспомнить если не школьный учебник, то хотя бы какую-нибудь книгу о Куликовской битве. Кажется, к Дниславу не пришли тверичи и рязанцы, тверской князь Мороз Морянин за что-то обиделся на него… к Летену – пришли?
Невозможно обойти этот вал. Лошади урусутов огромны, в Орде только ханские, кровные иноземные кони могут равняться с ними, но не кони простых воинов. Остатки тумена Бухи кинулись в отступление, сходное с бегством: их нагоняли и рубили нещадно. Витязи Летена неуклонно наращивали рысь. Кони их были одеты в броню, как и они сами. Всадники походили на горы, закованные в сталь.
Броненосная конница…
«У понятия высокой степени обобщенности, – подумал Улаан-тайджи, вытягивая из колчана стрелу, – тысячи вариантов воплощения. И эти бородатые старики на рослых конях – они тоже танки, пресловутые танки Летена Воронова, которые сметают все и приносят ему высшую власть…»
Он не накладывал стрелы на тетиву: положил ее на луку седла и несколько мгновений сидел так. Первые тысячи тумена, доверенного ему отцом, пошли в бой. Не видно было овчины Хурамши-нойона. Уж не пренебрег ли старик заветами полководцев древности, не сам ли повел воинов в битву? Темник берется за меч лишь тогда, когда тумена его нет больше… Взгляды нукеров, устремленные на царевича, светлели от боевой ярости и предвкушения крови. Они знали приказ, но не верили, что царевич останется наблюдателем.
– Улаан! – сказал наконец Ирсубай тихо, на выдохе: – Когда?..
Царевич закрыл глаза и открыл. Зрение обострилось, стало орлиным. В груди ощущалась такая легкость и пустота, как будто у Улаана более не было сердца.
– Сейчас.
Его сотня сорвалась с холма.
Стрелять начали на полном скаку. Улаан-тайджи издалека увидел, как валится с коня тяжкобронный урусут, убитый стрелой. Шлем с личиной не уберег его, черная стрела вошла прямо в глазницу. Улаан поймал торжествующий взгляд Шоно-мэргэна и издал победный клич. Клич поддержали остальные. В тот же миг вороной жеребец Ирсубая поравнялся с конем царевича, и багатур сказал:
– Только не в сшибку, мой хан! Лошади перекалечатся.
Улаан придержал коня.
– Ты прав. К тому же нам нужны достойные противники.
Багатур сверкнул улыбкой. «О, Ирсубай!» – подумал царевич. Этого воина и в сменную гвардию взяли не столько за отвагу, сколько за умение дерзить ханам так, чтобы те оставались довольны.
Они замедлили ход. Остальные на полном скаку налетели на московитов с фланга, врезались в строй, рассекли его. Прорубились к тысяче Дэлгэра, от которой едва ли уцелели три сотни. Мгновение Улаан видел лицо тысячника: надежду и благодарность выражало оно, нойон уже отчаялся вырваться живым, когда пришла помощь. В следующий миг урусутский меч разрубил его от плеча до сердца. Улаан знал об этой смерти заранее и остался бесстрастным. Подскакал Ринчин – пол-лица забрызгано кровью. Коротко сказал: «Не моя». Вид у него был удрученный: он успел оторваться от товарищей, забыв о своем первейшем долге – охранять царевича. Шоно же, не теряя Улаана из виду, пускал стрелу за стрелой, и каждая находила цель. Мало кто мог бы стрелять так, как он, и он не упускал времени.
– Ты видишь Хурамшу? – спросил Улаан у Ирсубая.
– Вон он, перед четвертой тысячей.
Улаан нашел взглядом овчину.
– Неужели сам поведет?..
– Может быть, – ответил багатур, и царевич тотчас увидел, что это и впрямь возможно. Половина Орды уже ввязалась в битву. Исход ее все еще не был ясен, но уже близился перелом.
От стального сверкающего потока тяжелой московской конницы отделились несколько витязей.
Шоно хрипло вскрикнул. Улаана сотрясла дрожь: это не был крик победы или крик досады. Обернувшись, царевич не увидел своего стрелка, седло его коня опустело. Урусут опустил арбалет. Тяжелый болт, пробив броню, засел в груди Шоно-мэргэна, и тот уже не был живым. Ринчин схватил лук, выстрелил в арбалетчика. Стрела чиркнула по броне. Ирсубай потянул из ножен меч.
– Вот и противник, – сказал он с улыбкой, – жаль, не князья!
Улаан-тайджи закусил губу.
Течение времени замедлилось.
Звуки исчезли.
Огромные кони урусутов плавно, неспешно плыли над землей, что стала сейчас грязью, замешенной на крови. Широкие копыта тяжело ударяли и так же тяжело поднимались, посылая вперед и вперед закованные в сталь тела. Отряд приближался. Трое дружинников опередили прочих: один на вороном, один на белом и один на гнедом. Улаан уже не видел друзей и не знал, с кем они рубятся. Три урусута надвигались. Они были громадны. Похожи на горы сверкающего металла. Улаан натянул лук, поджидая их. Трое – это было для него много, по крайней мере одного надо было убрать стрелой, а царевич не мог похвастаться великолепной меткостью. О, Шоно! Если бы звание мэргэна давалось дважды, он дважды носил бы его, убитый герой.
Улаан выстрелил в первого урусута, восседавшего на огромном вороном. Бармица закрывала не только шею и плечи дружинника, но и лицо: только ястребиные темные глаза смотрели из-под венца шлема. Царевич целился в правый глаз, но попал ниже. От страшного удара в скулу голова урусута дернулась, он откачнулся назад, но на коне удержался. Мгновение чудилось, что он вовсе не заметил раны. Все же он отстал от товарищей и, горбясь, схватился за лицо. Улаан забыл о нем.
Он выстрелил еще раз, целясь уже в гнедого коня: всадник его носил шлем с личиной, и попасть в узкую глазницу Улаан не сумел бы, а грудь и шею дружинника надежно защищал доспех.
Но собственный конь Улаана дико заржал и поднялся на дыбы. Царевич попал всего лишь в пластину нагрудной брони гнедого и тихо выплюнул проклятие.
Одуревшее, полуобморочное от ужаса сознание Алея Обережа пробудилось вдруг в дальнем уголке разума и заметило, что трое атакующих невероятно, до сказочности похожи на трех богатырей с картины Васнецова. Только доспехи их и коней их тяжелей и надежней.
Еще долю секунды спустя сознание Улаана померкло. Душа-сульдэ отделилась от тела и успела увидеть падающую стрелу, которая ударила царевича в шлем.