Море Имен

Онойко Ольга

Когда он впервые увидел русский строй, длинник пехоты показался ему ослепительно-белым. Он точно лучился светом. Невозможно ровным и ярким был ряд червленых щитов, перегородивших поле. Нереально для Средневековья. Вообще нереально. Даже не фильм – мультфильм какой-то, притча, сказание. «Это ненастоящее, – вспомнил Алей отцовские слова и растерянно прибавил, возражая далекому Ясеню: – Но люди живые, папа. Сталь настоящая. И кровь…» Потом он вспомнил почему-то о Пересвете и Челубее. Конечно, то была легенда; но коль скоро они находятся в пространстве сказки, странно,

что обошлось без сказочного поединка. Ясень Обережь, великий хан Гэрэл неудержимо рвется к своей фантастической цели и может отказаться от зрелищности, если считает нужным…

Алей на мгновение закрыл глаза.

По крайней мере, Иней был далеко отсюда. Он остался в лагере.

Не дожидаясь второй атаки, передовой полк слаженно отступил. Монгольская конница врезалась в полк левой руки, оттесняя урусутов к реке, – и откатилась, осыпанная градом стрел. Гремели боевые трубы. Далеко, очень далеко, не то за линией страшной рубки, не то в самой этой линии, вспыхивали золотые и серебряные блики, словно маленькие молнии лайфхакерских инсайтов. «То князья и бояре, – думал Улаан, – их драгоценные доспехи». Черные и алые знамена с ликом урусутского бога высились еще дальше. Пока угрозы им не было. Только черные стрелы падали изредка на излете под копыта княжеских скакунов.

Не выдержав внутреннего раздора, Алей наконец попытался найти компромисс. В бой его не пустил бы, кроме прочего, старый темник Хурамша, а отвернуться, поддавшись цивилизованной природе, не позволял стыд. Улаан-тайджи желал хотя бы разумом унестись туда, где лилась кровь и слышались вопли страха и смерти, ненависти и отчаяния…

Пусть это случится.

И нукеры почтительно затихли, глядя на царевича, застывшего в ледяной неподвижности.

Улаан-тайджи поднял руки и вжал кончики пальцев во впадинки на висках – так сильно и резко, будто вгонял в разъемы нейрошунты.

* * *

Он оказался совсем рядом с центром битвы: там, где готовилась ударить по большому полку урусутов первая тысяча тумена Улдая. Она едва ли на десятую часть состояла из ордынцев; их растянутый строй стеной стоял за спинами степного сброда, крикливого и разноликого. Монголы готовились погнать вассалов перед собой. «Заградотряд», – подумал Алей. Его бессмертная душа-сульдэ, легко отделившись от тела, парила над землей на высоте пары метров. Отсюда можно было познать весь ужас кровавой сечи, но темны оставались замыслы воевод, и Алей поднялся выше. Сейчас, в действительной полуреальности, он не мог воспринимать битву иначе, как столкновение войск в компьютерной стратегии; и несмотря на чрезмерные подробности отрисовки, это не было страшно.

Высоко в небе описывали круги коршуны, почуявшие поживу. Пространство между строем белой пехоты и серо-гнедой конной лавой быстро сужалось. По нему металась в смертном отчаянии одинокая лохматая собака, невесть как оказавшаяся здесь… «Ур-р-ра-а-а!» – загремело с обеих сторон, и белая сторона прибавила: «Слава!» Урусуты опускали тяжелые копья, задние ряды готовились метать сулицы. И вот уже страшно закричали пронзенные лошади, всадники вылетали из седел и падали на мечи, корчились и хрипели, погибая. Но и белые ратники падали под копыта. Когда русские ряды сомкнулись плотнее и медленно пошли вперед, на врага, многие шагали по телам товарищей.

Алей поднял взгляд. Полк правой руки выдвинулся вперед и продолжал наступать. Конная дружина князя Белолесского-Белопольского минуту назад врезалась в противника, как один огромный булатный меч, и толпа степняков разлетелась пестрыми ошметками. Улаан хорошо различал князя. С ног до головы в железе, на огромном сером коне, в алой ферязи, этот кряжистый, страшно широкоплечий гигант был невероятно похож на Корнея. Алей даже заподозрил, что Летен и братву свою привел за собой. Но князь обернулся, мелькнуло его тяжелое усатое лицо, и стало ясно – нет, не Корней.

Вторая и третья Улдаевы тысячи пошли вслед за первой.

Монголов в них было больше, и они уже не ждали, когда рассыплются потрепанные вассальные сотни. С монотонностью небесной воды падал дождь из стрел. Слышались крики раненых, и их заглушали боевые кличи. Новый удар ошеломлял, валил с ног. Вскоре стало ясно, что наступление московской рати не удалось, урусутов оттеснили на прежнее место и продолжали теснить. Тем временем тумен Бухи-сэчэна всей силой навалился на большой полк.

…Алей прерывисто вдохнул и вернулся в тело.

В глазах прояснялось медленно. Придя в себя, Алей увидел, что рядом с его туркменским жеребцом стоит горбоносый конек Хурамши-нойона, а сам старый темник испытующе смотрит на царевича. «Вернулся, – подумал Улаан, – говорил с тысячниками». Сегодня нойон казался особенно старым. Он мерз и сутулился, вечная овчина его намокла от мороси и воняла.

– Что скажешь, царевич? – спросил он.

Алей опустил глаза.

– Ты стар и мудр, Хурамша, говори первым. Учи меня.

Нойон коротко, скрипуче хохотнул.

– Великий хан наказывал, чтобы я не спрашивал тебя о будущем. Но покойный отец темника Улдая был мне андой. Улдай мне почти племянник. Тумен его скоро выбьют совсем. Он уже бросил в сечу резервные тысячи. Так прошу тебя, Улаан-хан, скажи: умрет ли Улдай, и если умрет, то достойно ли?

Алей помолчал.

– Будет живым и достойным, но без тумена.

Хурамша уныло закряхтел, подтянул больную ногу и прилег на своего конька, как на диван. Алей мимолетно даже полюбовался на это: поза человека, воистину родившегося в седле. Потом царевич перевел взгляд.

Мудрый Буха-сэчэн теснил большой полк Летена. Лошади шли по мертвым и по живым. В стороне полка правой руки сеча почти утихла. К полку левой руки, истончившемуся под напором противника до двух рядов, быстро подходила подмога. «Интересно, засадный полк у Летена есть?» – подумал Улаан-тайджи, а потом задался вопросом, почему он до сих пор не сказал о засаде… ну хотя бы Хурамше? Потому ли, что о ней совершенно точно знал Гэрэл? Или… Алей не был уверен, что Летен последовал исторической расстановке сил. Летен знал, с кем сражается.